А свою дарственную с увереньем – "Мы всё с тобой победим", Пастернак сделал в антракте, когда Маша "меняла стол". Толя позвал Бориса Леонидовича ненадолго уединиться ради прямой цели их встречи – дабы решить что то нерешенное; в рукописи или верстке. Они уединились в соседней комнатке – кабинете и переплетной, где был люк в домашний погреб – хранилище журнально альманашной части Толиной библиотеки. Когда вскоре я заглянул к ним – "Господа, чай подан!", – люк был открыт. Ясно: Толя лазил в подполье как раз за тем самым альманахом 1922 года, где впервые было опубликовано пастернаковское эссе "Несколько положений". Затем и лазил, чтобы появилась на эссе дарственная надпись:

Б<орис> Л<еонидович>. <…> «…Меня с тобою связывает чувство свободы и молодости, мы всё с тобой победим. Я целую тебя…».

Чувство свободы!.. – и это ровно через полгода после мартовской статьи Алексея Суркова в "Александровском централе" с прямыми доносами: "злоба", "клевета", "керенщина", "реакционность". И как самое невинное: "Советская литература не может мириться с его поэзией"!

Помните, как ранним летом того 47 го сказал он обо всей этой сурковщине – "свинство неподсудности". Так неужто к середине октября что то для него и для его поэзии изменилось к лучшему, – да еще настолько, что вот: "чувство свободы и молодости" и вера в победу над всеми бедами!.. Нет нет, внешне – снаружи жизни – ничто у него не изменилось к лучшему. Но вся штука, думаю, в том, что в душе его – внутри жизни – ничто не изменилось к худшему: в цельности своей он оставался тем, кто десятилетием раньше, в канун жесточайшего года нашей истории, 37 го, уверял, что нельзя человека одарить свободой, если он не носит ее в себе. И ощущал ее в себе, как условие плодотворности существования. Потому плодотворным оно было и в щедром на беды.

47 й… Ему шел пятьдесят восьмой, а он написал – "чувство молодости"! Очевидно, ему хорошо работалось тогда. И – решусь добавить – хорошо любилось! <…> Едва наступил следующий – 1948 год, как оба они, Борис Леонидович и Анатолий Кузьмич, взамен победы надо всем, были оба побеждены на полях той самой рукописи или верстки, каковой занимались в памятный вечер» .

Данин исчерпывающе рассказал о том вечере, когда была сделана надпись, и все таки от себя хотелось бы добавить, что пронзительные слова Пастернака на книге о чувстве свободы и молодости были своеобразным авансом на их общее с Тарасенковым будущее в литературе, которое так и не состоялось, а, напротив, все более оборачивалось кошмаром. Победить вместе уже не удастся никогда. Пастернак навсегда останется один на поле боя.

Все герои того вечера будут связаны плотным клубком любви, дружбы, обид и отречений. Это время окажется еще менее предсказуемым, чем довоенное.

Работа над книгой продолжалась, и последнее, что может об этом свидетельствовать, – письмо в архиве Белкиной. Мария Иосифовна хранила записку Бориса Леонидовича Тарасенкову, в которой он просит прочитать верстку этой книги и внести в нее исправления:

Подчеркиваю для тебя. Горе мое не в том, что не «откликаюсь» я на темы, но, наоборот, в любую минуту готов договариваться на них до конца.

1. Я уже говорил тебе: не стар ли «Девятьсот пятый год» (выбросить «Москву в декабре») и не выровнять ли «Лейтенанта Шмидта» по сборнику 1945 г. 157–188. Очень выиграл бы, а сокращения небольшие.

2. Помещать ли стих<отворение> «Город», стр. 113 верстки?

3. Если бы ты пожелал уравновесить предложенные дополнения соотв<етствующими> исключениями, хорошо бы выбросить «Преследование» (стр.