— Трёстюр тоже? — холодным как лед голосом спросила Фрейя. — Не станет ли для него сюрпризом отсутствие его письма? Того самого, подписанного?

— Он ушел из школы досрочно. Я собираюсь пригласить тех, кто остался до конца. — Директор сложил пальцы домиком. Девиз школы «Образование для всех и для каждого» в данном случае не применялся.

— Еще одно. Когда он пришел сюда, какую информацию вы получили из его предыдущей школы? Вы связывались с ними, когда стало ясно, что у мальчика серьезные проблемы?

Длинные пальцы директора сплелись в узел.

— Нет, не связывались. Вы не представляете, каким был мой первый год здесь. Всему приходилось учиться на ходу. К тому времени, когда выяснилось, что Трёстюр… что с ним что-то не так, он уже проучился у нас три месяца, став нашей проблемой. Я не посчитал нужным интересоваться, как он вел себя в другой школе. Понятно, что их подход не сработал.

— То есть поначалу он выглядел нормальным? Почти три месяца?

— Нет. Просто мы долго не могли понять, что с мальчиком действительно что-то серьезное, а не временное затмение. В конце концов, он был новичком, исключительно замкнутым и тихим. — Директор перестал перебирать пальцами, положил руки на стол ладонями вниз, словно собирался рассматривать собственные ногти. — А теперь, боюсь, наш разговор закончен. Я уже опаздываю кое-куда…

— А что его родители? Что они за люди и что говорили обо всем этом? — Фрейя определенно не собиралась отпустить его так легко. — Если не с отцом, то ведь с его матерью вы наверняка встречались.

— Конечно. Имейте в виду, его отца я не видел ни разу. Мать, если память меня не подводит, женщина тихая, даже робкая. Найти время, чтобы прийти в рабочие часы, у нее долго не получалось, а оставлять школу открытой по вечерам нам не позволяет финансирование. Но однажды она все же пришла. У меня сложилось впечатление, что она уже махнула на сына рукой. Если не считать того раза, мы общались только по электронной почте. — Прочитать сообщения или распечатать копии директор не предложил. — А теперь мне действительно надо бежать. — Он поднялся, поджав губы и показывая, что никакие вопросы больше не принимаются.

Хюльдар и Фрейя поблагодарили его и тоже поднялись, оставив на столе нетронутые стаканчики с кофе. Когда Хюльдар предложил забрать их, директор только махнул рукой и снова сел, будто вовсе и не спешил никуда.

Фрейя и Хюльдар уже выходили из школы, когда детей отпустили на перемену. Крики и оглушающий шум рвались за ними, так что они даже не пытались разговаривать, пока не пересекли игровую площадку в направлении автомобильной стоянки.

— Что думаешь? — спросил Хюльдар и оглянулся. Взгляд его задержался на нескольких учениках, стоявших поодиночке в стороне от орущей толпы. Таким же, наверное, был когда-то и тот чудак, Трёстюр.

— Не знаю. Когда я читала письма, мне все представлялось проще. Если директор не ошибается и Трёстюр действительно побывал у Сольвейг еще до того эпизода в школе, то вся ситуация представляется в более тревожном свете. На регулярной основе дети ходят к психологу лишь при наличии серьезной проблемы. Должно быть, с мальчиком что-то было не в порядке. Или с его ближайшим окружением.

— Достаточно серьезной, чтобы предположить, что он мог воплотить свои угрозы в жизнь? Или что-то столь же серьезное?

Фрейя наморщила лоб.

— Может быть, и нет. Мне хотелось бы встретиться с ним. После того, как поговорю с Сольвейг. Но имей в виду, что я не смогу поделиться информацией с тобой. Только в самых общих чертах.

Хюльдар уже забыл, какая чудесная у нее улыбка.