– Ну положим, какой ты мне друг, я уже убедился. Достаточно того, что ты ни при встрече, ни за прошедшие пять лет не сообщил мне, что у меня растет сын, – категорически отверг Михаил его попытку к примирению. – И ты еще надеешься, что я тебе когда-нибудь это прощу? Ошибаешься! – И взглянул недобрым взглядом. – Я бы с тобой не так говорил, но рядом, при тебе, растет Петр Михайлович. Хочу, чтобы ты знал, почему твоя шкура до сих пор цела и невредима. Надеюсь, ты не для того пришел, чтобы помешать нам встречаться?

– Разумеется, нет! Как ты мог такое подумать? – торопливо заверил его Марк, как-то жалко глядя ему в глаза. – У меня никогда и в мыслях этого не было. А не сообщал я тебе о сыне, боясь, что это внесет разлад в твою семью, озлобит жену. Думал, что знаешь о сыне от Сальникова и сам не захотел его видеть. Ведь у тебя, наверно, есть другие дети?

То, что сообщил ему Михаил, прозвучало для него как смертный приговор:

– Не знаю, что ты полагал и чем руководствовался, но дать знать о сыне был обязан. Ты не так уж глуп – нашел бы для этого подходящий способ. А детей у меня нет, как и жены. Полученный опыт отбил охоту.

– Ну как знаешь, – пролепетал еле слышно Марк с убитым видом. – Я ведь хотел как лучше… – Он произнес это автоматически.

Мысли у него путались; он страдал, сознавая полную для себя безнадежность. Чувствуя себя совершенно разбитым, он, безвольно опустив руки, посидел еще немного, молча предаваясь отчаянию, с трудом заставил себя подняться и понурившись вышел из палаты.

Остаток дня Марк Авербах провел как во сне, обезумев от безнадежности и горя: не сомневался уже, что судьба вновь соединит Светлану с Михаилом. В состоянии прострации он не мог потом вспомнить, как попал в знакомый притон наркоманов. Квартиру снимали его старые приятельницы из кордебалета, с юных лет, как и он, испытавшие прелести кайфа и приверженные этой пагубной страсти до сих пор.

Марк еще как-то перебарывал свой порок, осталась какая-то сила воли; девушек этих сдерживало только отсутствие денег. В поисках приработка они не брезговали ничем, но красотой не блистали и большим спросом не пользовались. Когда появился денежный Марк, радость их не ведала предела. Им предстоял вечерний спектакль, ну и что же?.. Всего-то небольшой хореографический эпизод, да и платят им гроши.

– Бабоньки, патрон прибыл! – восторженно объявила старшая, открывшая ему дверь. – Покайфуем на славу! Мальчик темнее тучи! Придется его расшевелить…

Это вызвало оживление: дамы тосковали, валяясь на смятых постелях, в состоянии депрессии. Они тут же кинулись прибирать в комнате, подкрашиваться, подтягиваться… Когда Марк вошел, все уже выглядело вполне пристойно. Дам было трое; они его окружили, расцеловали по-свойски, усадили, стали расспрашивать с сердечным участием, суетясь вокруг него.

– До чего же мы по тебе соскучились, Марочка! Мы тебя отогреем, не отпустим в таком состоянии. Бабки-то есть?

– Какие проблемы! – небрежно бросил он, доставая толстый бумажник. – Берите сколько надо, а хотите – хоть все! Только верните мне самого себя! Хочу забыть о гадости жизни!

Оставив его на попечение самой молодой и наиболее привлекательной, две другие шустро занялись приготовлениями: одна побежала за «лекарством», другая – делать срочные покупки.

Когда вернулись, обнаружили подругу с патроном уже в постели, не обращающих никакого внимания на все вокруг.

– Потише, черти полосатые, а то завидно! – рассмеялась старшая. – Эй, Шурка, оставь от него хоть немного нам!

Марк, с мутными глазами, тяжело дыша, поднялся и не стесняясь своей наготы, подхватив рукой трусы, пошел принять душ.