Сияющая Надежда оглянулась с порога:

— Ну, чего сияешь? Иди уж, мамуля дорогая!

Подняв сумку и проходя через двор, Алка на ходу отмечала, какой порядок царил вокруг: ни одной лишней щепки или ведра перевернутого, все на своем месте. «Стасику хорошо тут будет, воздух какой — хоть ложками ешь. Тишина!» — Алка вздохнула, представив разлуку с сыном, с которым не разлучалась с рождения.

Надежда уже хлопотала вовсю. Стасик, раздетый и обласканный, уплетал сгущенку, как всегда неторопливо, но при этом ухитряясь перемазаться от уха до уха.

Тарелки как по волшебству одна за другой появлялись на столе: грибы, курятина, сало, колбаса и всякие соленья.

— Сейчас еще картошечки сварю, а то не дело это — без картошечки-то! — Надька разрумянилась и сновала от стола к плите, от плиты к холодильнику. — Эх, знала бы, что приедете, не стала бы молоко продавать, а то я-то его не люблю, все продаю почти, оставляю только на масло или сметану.

— Надюнчик, как я по тебе соскучилась! — Алка сидела, привалившись к столу, и не сводила с нее глаз.

— Соскучилась, — передразнила Надька. — Как же! Три года не была! Как будто ехать на край света! У, бесстыжая!

С этими словами Надежда подошла к ней, облапила и прижала к своей пухлой груди:

— Что случилось-то, Алк? Понимаю, с порога не спрашивают, ну ты ж знаешь, как я за тебя переживаю! И глазыньки твои обмануть меня не могут — уж очень они грустные. Права я или нет?

Алка всхлипнула:

— Права! Еще как права! Но разговор этот долгий и не при ребенке.

Стасик, услышав, что о нем говорят, перестал есть и смотрел на них. Взгляд его небесно-голубых глаз был не по-детски серьезен.

— Все в порядке, малыш. Кушай, кушай, — Алла, освободясь из Надькиных объятий, чмокнула сына в макушку.

— А ты плачешь? — он все еще настороженно смотрел на мать.

— Нет, милый. Просто мы с тетей Надей давно не виделись, вот и все.

Стасик продолжил свое занятие, а Надежда свое — метать тарелки на стол. При этом то и дело поглядывала на Алку: «Во что ты опять влипла?» — вопрошал ее взгляд, но она молчала, только вздыхала время от времени.

Когда все со стола было перепробовано и за встречу выпито не по одной рюмке знаменитой Надькиной наливки, Алка приступила к своему рассказу. Стасика отправили играть с котенком в другую комнату, и оттуда доносился радостный визг малыша.

Надо отдать должное — Надька слушать умела. Когда Алка закончила, она, пытливо глядя на нее, спросила:

— А почему ты сама-то не хочешь исчезнуть из города? Что у меня, места, что ли, не хватит? Ты знаешь, что, кроме вас со Стаськой, у меня никого нет. Если завтра соберешься жить здесь совсем, я всем святым свечек понаставлю.

— Ну, у меня работа, — растягивая слова, мямлила Алка, — да и квартиру оставлять надолго не хочется.

— Чего у тебя там брать-то? Да моего добра на всех хватит!

— А что ни что, все равно жалко! Я на кровные все покупала! — окрысилась Алла.

— Ты кого обмануть хочешь? Это ты можешь Сереге или Кольке заливать, они по глупости своей мужской, может, и поверят, но я-то знаю, почему ты в городе хочешь остаться! — Надежда в сердцах бросила тряпку, которой сметала крошки со стола. — Все забыть не можешь! За что ж ты любишь его так по-собачьи? Тьфу!

Под Надькиным взглядом Алка нетерпеливо заерзала и стала перебирать бахрому вязаной скатерти:

— Не знаю! Не могу я его забыть! Да и не все мне понятно, что произошло тогда. Чем больше об этом думаю, тем больше вопросов.