Постоять бы, остыть, но чувства опередили разум.

Подобрав юбки, чтобы не испачкаться по уши: улицы-то никто не убирает, кинулась наперерез отъезжавшему экипажу, чуть не угодив под колёса. Кучер едва успел натянуть поводья и наградил цветастой руладой. А, плевать, лишь бы успеть до того, как дверь закроется!

— Андреас! — понимая, что проигрываю по времени, безбожно проигрываю, на целую вечность, в слепой мольбе окликнула малайонца.

Тот дёрнулся, будто от удара, и обернулся. Лицо пылало раздражением. Руку с локтя баронессы не убрал, на считанные мгновения, пока не сообразил, кто я, не убрал. Этого довольно, не дура.

Язык жестов — самый верный. Поза женщины и твой жест сказали так много.

Остановилась посреди улицы, чтобы отдышаться.

Карета уже укатила. Улица относительно безлюдная, можно и поговорить.

— Пожалуй, я пойду, мэтр, — опомнившись, баронесса поправила вуаль и спустилась на мостовую. — Не стану вам мешать. Обсудим вечером, когда освободитесь.

Показалось, или это намёк? Во всяком случае, меня аристократка окатила презрением. Специально прошла рядом, оглядела свысока и, фыркнув, укрылась за веером. Моим веером! Эта нахалка пользовалась модными новинками и считала их создателя вошью!

Не ударила только потому, что разум сработал вовремя.

Зачем тебе тюрьма, Ира? За оскорбление дворянки штрафом не отделаешься.

В итоге стерпела, даже в реверансе присела. Разумеется, высокородная не удостоила ответом — да что там, взглядом, и горделиво удалилась. Чувствуется, не в первый раз дамочке по улицам гулять. Ничего, подзовёт экипаж, поедет с комфортом.

— Иранэ? Что ты тут делаешь? — отмерло каменное изваяние Андреаса.

— Это я тебя хотела спросить. Только не на улице.

Бросила взгляд по сторонам. Ну, конечно, улица безлюдная, а уши всегда найдутся. Да и разве утаишь что-то в средневековом городе, который — большая деревня?

Малайонец хрустнул пальцами. Он нервничал и злился. Губы подрагивали, глаза смотрели непривычно холодно. Неужели и впрямь помешала страстному сексу?

— Кто это?

Раз меня в дом не зовут, побеседуем на улице.

— Кто? — Андреас изображал слепого, но уже перестал хмуриться, хотя напряжение никуда не делось. — С тобой что-то случилось?

— Случилось, — не стала отпираться. — Любимого человека с другой застукала!

— Иранэ, — скривился малайонец, отчего его красивое лицо превратилось в крысиное, — давай не будем на людях!

То есть меня на улице обнимать можно, а мне о той женщине спросить нельзя?

Развернуться бы и гордо уйти, но слова полились неудержимым потоком. Злые, нехорошие, глупые, больно ранящие. Наверное, сказалось напряжение последних недель, неудавшееся изнасилование, «интересное положение», претензии Андреаса — много чего. И баронесса стала последней каплей.

Я говорила много и бессвязно, плакала, и малайонец в конце концов, шипя, уволок в дом. Правильно, потому что на нас уже начали смотреть. Вот тебе и безлюдная улица. Хотя, чего уж беспокоиться, от моей репутации давно ничего не осталось.

Андреас потащил на кухню и чуть ли не насильно усадил за стол. Сам встал напротив и, упершись руками о стол, угрюмо буркнул:

— Ну?

— Что — ну? — не поняла я.

Немного отпустило, и теперь я сожалела о собственной несдержанности.

— Глойева колесница, ты язык прикусить не могла? — взорвался Андреас.

Он никогда прежде так на меня не кричал, даже страшно стало. Всегда милый, всегда улыбчивый, мягкий. Средневековые мужчины обманчивы, даже воскресшие.

— Не кричи на меня, пожалуйста, — прошептала я, на всякий случай нашарив взглядом выход.