Председатель Госдумы Михаил Родзянко отправил царю телеграмму, в которой назвал происходящее анархией, но не получил от него никакого ответа.

Председатель Совета министров Николай Голицын объявил о приостановлении до апреля работы обеих палат парламента – Госсовета и Госдумы. Родзянко отправил царю еще одну телеграмму с требованием немедленно приостановить действие указа и сформировать новое правительство, однако ответа на нее тоже не получил.

Анна Родзянко, жена председателя Государственной думы, прокомментировала поведение самодержца в своём дневнике:

«Теперь ясно, что не одна Александра Фёдоровна виновата во всем, он как русский царь ещё более преступен».

Из записей Николая II:

«В 10 часов пошёл к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал и принял сенатора Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино».

* * *

На Шпалерной, где начинаются строения Таврического дворца, оживленно и людно. Смешанная толпа, разделяясь на группы, толкалась на мостовой и тротуарах. Ближе ко входу во дворец – разнокалиберные, серые от грязи автомобили, вооруженные люди, штатские и военные. Непривычно много женщин. Кокетливые каракулевые пилотки соседствовали с грубыми шерстяными платками. Над всем этим действом – густой базарный крик и беспорядок. Охотников приказывать больше, чем желающих повиноваться.

Все залы, коридоры и комнаты Таврического дворца с его ослепительно белыми стенами и колоннами, хрустальными люстрами и блестящим паркетом заполнили вооруженные рабочие и солдаты. Михаил Кольцов, свидетель тех событий, писал:

«Внезапный хаос пересоздания взмыл этот старинный дом, расширил, увеличил, сделал его громадным, как при родах, вместил в него революцию, всю Россию. Екатерининский зал стал казармой, военным плацем, митинговой аудиторией, больницей, спальней, театром, колыбелью новой страны. Под ногами хрустел алебастр, отколотый от стен, валялись пулеметные ленты, бумажки, тряпки. Тысячи ног месили этот мусор, передвигаясь в путаной, радостной, никому не ясной суете…»

В огромном вестибюле и прилегающем зале, слабо освещённом и прокуренном, тесно от посетителей. Все «свои» – депутаты, имевшие вид хозяев дома, несколько шокированных бесчинствами незваных гостей. Оставив верхнюю одежду у швейцаров, они выделялись блестящими манишками, мрачными рясами и степенными армяками, но были в меньшинстве. Дворец заполняло постороннее население в тужурках и рабочих картузах, в военных шинелях и папахах. Солдаты, студенты, рабочие сбивались в кучи, растекались по залам, как овцы без пастуха. Пастыря пока не было.

– Какого чёрта они здесь делают?? – главный думский Родзянко кипел, как самовар.

– На заводы по телефону пришел приказ явиться представителям производств в Таврический в семь вечера на заседание Петроградского Совета рабочих депутатов, – подсуетился недавно освобожденный из тюрьмы ветеран рабочего движения Хрусталёв Носарь.

– Что такое? Кто собирает?

– Кто то от Гучкова. Точнее ничего не знаю.

– Что наплел этот пройдоха?

– Рабочие фабрик и заводов, а также восставшие войска выбирают своих представителей во Временное революционное правительство…

– И от каких партий выдвигаются кандидаты?

– Вы видели, кто вышел сейчас на улицы? Те, кто о партиях ни черта не слышал… Их может повести за собой кто хочет.