– Значит всё это…

– Относитесь к моим новым знаниям именно так, – кивнул Распутин, перехватывая саквояж, – и не спрашивайте, как так вышло. Для меня самого всё произошедшее – непонятно и удивительно.

– Как скажете, – ответила Александра Фёдоровна, опустив глаза, – в конце концов вы живы, а это главное…

– Нет, не это. Собственная жизнь человека важна только в том случае, если он помогает выжить другим. Во всех остальных она может быть бесполезна и даже вредна. Особенно в наше время…

– Да, – согласилась императрица, – сегодня наша жизнь подобна сжатой пружине. Все чего то ждут, а чего – непонятно. Как будто некое событие должно спустить курок. Всё понесётся, и люди верят, что понесётся не на них…

Императрица остановилась около невзрачного здания, внешне ничем не выдающего свою принадлежность к лечебному учреждению.

– Мы уже пришли, заходите. Таня будет очень рада…

* * *

Если великая княжна Ольга была воплощением женственности и особенной ласковости, то Татьяна, несомненно, представляла другое начало – мужественное и энергичное. Немного выше старшей сестры, но такая же изящная и стройная, она обнаруживала большую твердость и силу во всем. Соответственно характеру, её движения были более чёткими и резкими, взгляд – выразителен и смел. Всегда. Но сегодня случился день исключений. Не подобающие царственному статусу и положению участливого специалиста по уходу за ранеными подрагивающие губы, красный нос и опухшие глаза превратили великую княжну в огорчённого ребёнка.

– Что с тобой, душа моя? – всполошилась Александра Федоровна, увидев в госпитальном коридоре свою дочь, шмыгающую носом, – ты заболела? Тебе нехорошо?

– Со мной всё в порядке, но они так кричат… – всхлипнула августейшая сестра милосердия и, увидев Распутина, вынырнувшего из за спины императрицы, радостно вскинула брови. – Дорогой друг! Как я рада вас видеть!

– А теперь, – Григорий взял инициативу в свои руки, прикасаясь губами ко лбу Татьяны, – постараемся успокоиться и сообщить, кто кричит и по какому поводу?

– Раненые, – вздохнула княжна, – каждый раз на перевязках. Это так ужасно. И я ничем не могу им помочь. Старые бинты, присохшие к ране, надо обязательно снять и сделать это быстро, чтобы не продлевать мучения… Вот только что закончила перевязку совсем юного корнета… Он так стонал и все время повторял «мама, мамочка», а потом потерял сознание…

– В таком случае у меня есть две хорошие новости, – ободрил Распутин расстроенных женщин. – Первая – вы, слава Богу, здоровы, в отличие от Ольги. Вторая – думаю, мы сможем облегчить солдатские страдания. Где у вас можно помыть руки?

* * *

Распутин прижал к повязке смоченный перекисью тампон, нагнулся к уху солдатика, смотревшего на косматого мужика с плохо скрываемым ужасом, и что то прошептал.

– Что вы сказали? – округлила глаза Татьяна.

– Ну и слух у вас, сударыня, – смущенно улыбнулся Григорий. – Это анекдот такой непритязательный. Мама казачка лепит подорожник к ссадине на коленку пацана и приговаривает: «Терпи, казак, атаманом станешь!» Всё это слышит его младшая сестра и через какое то время казачка видит, как она бинтует куклу, приговаривая: «Терпи коза, а то мамой станешь!»…

Солдат на миг забыл про свои страхи и болячки, прыснув от смеха, императрица отвернулась, а княжна залилась пунцовой краской.

– Ну вот, – не обращая внимания на реакцию окружающих, Распутин начал аккуратно снимать повязку, – после того, как с помощью трехпроцентного раствора перекиси водорода мы увлажнили бинты, их не придется отрывать от раны, и процесс перевязки превратится в менее болезненный.