Дидро. Но ведь нам через три дня отдавать в типографию! Мы уже и так задержали! Чертов Руссо! Полиция! А я, что же, разве не сидел в тюрьме?

Баронне. Мы оставили полосу в четыре колонки для его статьи, это последняя, которую мы ждали, все остальное уже готово. Есть только один выход, сударь, боюсь, что, как всегда…

Дидро. Что?

Баронне. Боюсь, что вам придется…

Дидро. Ну уж нет… Нет, Баронне, у меня нет времени.

Баронне. Вы, сударь, с такой легкостью все делаете…

Г-жа Тербуш. Когда у него есть время!

Баронне. Сударь, вам же не впервые приходится писать статью в последнюю минуту. И «Энциклопедии» от этого никогда не было хуже.

Дидро. Вот что, мой милый Баронне, я уехал из города в имение барона Гольбаха, чтобы отдохнуть!

Баронне (умоляюще). Сударь!… Ради «Энциклопедии»!

Дидро. Тема статьи?

Баронне. Мораль.

Дидро. Превосходно! Ступай к барону Гольбаху, он где-то в парке. Он годами сочиняет огромный трактат о морали, ему ничего не стоит извлечь из него пару страниц.

Баронне выглядит не очень убежденным.

Баронне. Барон Гольбах? Сударь, ваша подпись будет смотреться куда лучше!

Дидро. Ладно, пусть он напишет, а я подпишу. Ступай, Баронне, ступай!

Баронне, недовольный, подчиняется и выходит.

Сцена четвертая

Г-жа Тербуш, Дидро.

Г-жа Тербуш. Благодарю. Дидро. С тех пор, как я руковожу «Энциклопедией», это занятие съедает все мое время. Но сегодня я буду непреклонен. Я дарю мое время вам.

Г-жа Тербуш. Принимаю. (Начинает рисовать.) Ваш секретарь, похоже, был не в восторге от идеи просить статью у барона.

Дидро. Надо признать, Гольбах пишет тяжеловато. Он макает свое перо в крахмал. Вообразите пирог без дрожжей — вот вам литература барона Гольбаха: она забивает желудок, а мозг при этом остается без пищи.

Она резко откладывает свои мелки.

Г-жа Тербуш. Господин Дидро, я должна вам кое в чем признаться.

Дидро (игриво). О! Эти признания!… Г-жа Тербуш. Так у нас совершенно ничего не получится, и вы, и я — мы оба на ложном пути, это не то, к чему я стремилась.

Дидро. А к чему вы стремились? Г-жа Тербуш. Я бы не хотела, чтобы мы ограничились этой позой. Дидро. Согласен. Г-жа Тербуш. Мы должны пойти… гораздо дальше!

Дидро. Я готов следовать за вами.

Г-жа Тербуш. Понимаете, мне хотелось бы воздать должное естеству и вспомнить невинность первых эпох…

Дидро (с загоревшимся взором). Да-да, давайте-ка прислушаемся к нашему естеству…

Г-жа Тербуш. Я бы хотела сделать с вами то, что мне не удалось с Вольтером…

Дидро. Вот как! С Вольтером это больше не удается…

Г-жа Тербуш. Одним словом, раз уж, как говорите вы, французы, кошку следует называть кошкой, то, простите мне такую дерзость, я хотела бы написать вас… обнаженным!

Дидро (приходя в себя). Простите?… Г-жа Тербуш. Я хочу, чтобы философ предстал перед миром с тою же простотой, что и любая другая модель, таким, каким его сотворила природа. Дидро. Философа, знаете ли, творит не столько природа, сколько знания и размышления.

Г-жа Тербуш (не слушая его). Создать картину уникальную в своей откровенности: философ в его наипростейшем состоянии!

Дидро. Так-то оно так, но… я как раз не очень уверен в простоте моего состояния.

Г-жа Тербуш. Господин Дидро, вы писали, что стыдливость не является чувством естественным. (Резко достает томик с заложенной страницей.) Вы показали это, когда исследовали мораль слепца: «Он не понял бы, для чего нужна одежда, если бы она не защищала его от превратностей погоды; он честно признается, что не догадывается, почему одни части тела следует прикрывать более, нежели другие, и вовсе недоумевает, по какой нелепости среди прикрываемых частей тела главенствуют те, чье назначение, а также недомогания, коим они бывают подвержены, требовали бы оставить их неприкрытыми».