– Ну что ж, раз вы так изысканно предлагаете мне сделать выбор, – заметила девушка, – то я воспользуюсь вашим позволением. Думаю, что выберу вашу руку.

– Ну а теперь, – сказал он, как только они зашагали под навесом зелени, – позвольте мне угостить вас историей моей собственной жизни. Можно? Ведь свою вы мне рассказали еще неделю назад. Помните, ранним утром? Я готов отплатить вам тем же, если вы найдете силы меня выслушать.

И рассказал ей о том, о чем ни разу не говорил ни с одной женщиной. Он впустил Патрицию в свою жизнь. Это Банкрофт понял немного позднее, мысленно возвратившись к их разговору.

Стоя у окна своей комнаты и ожидая возвращения всего общества с пикника, должно быть, от непривычного одиночества, Банкрофт стал вспоминать, как без умолку говорил о себе. Он видел, что, несмотря на мужественные попытки держаться, на самом деле девушка была весьма недалека от шока и совсем еще не оправилась от пережитого удара. Патриция так доверчиво опиралась на его руку, что, будучи с другой женщиной или в других обстоятельствах, он непременно вспыхнул бы. Но было понятно, что она просто еще не вполне доверяет своим ногам, а голова у нее по-прежнему кружится.

Итак, Банкрофт продолжал говорить, зная, что, несмотря на происшедшее, девушка его слушает. Она даже задала несколько вопросов о его матери, сестрах, племянниках и племянницах.

Когда же они добрались до дома, он лично проводил Патрицию до ее комнаты, по пути приказав лакею принести в комнату мисс Мэнган горячий чай и немного настойки опия.

– О, вы повергли в изумление всех слуг, – заметила девушка. – Мне такое не полагается.

Ярость снова вонзилась в него, словно нож.

– Что ж, тогда, – сказал он, входя вслед за девушкой в ее комнату и не обращая внимания на немой вопрос, застывший в глазах Патриции, – тогда я сам побуду вашей горничной и окажу вам одну услугу. Дайте мне расческу. У вас волосы похожи на куст после жестокого урагана.

– О, как вы любезны, – попыталась съязвить она, но смотрела с опаской.

– Садитесь, – потребовал Банкрофт, указав на табурет перед туалетным столиком. Вытащив остатки шпилек из волос девушки, он принялся за работу. Сначала терпеливо разобрал все узелки, а потом стал неспешно расчесывать волосы по всей длине. Он помнил еще, как много раз он делал это для своей мамы, когда был маленьким. Мама страдала от головных болей и говорила, что ей становится легче, если голову массируют щеткой.

У Патриции Мэнган были чудесные волосы. Густые и слегка волнистые, блестящие, длинные, до пояса, и скорее русые, чем каштановые. Прическа, которую она обычно носила, явно была изобретена ее тетушкой. Впрочем, в доме священника, наверное, девушке тоже рекомендовали смирять нескромность этой роскошной шевелюры.

Чая и опия пришлось дожидаться довольно долго. Резко распахнув дверь, Флосси так и застыла на пороге с подносом в руках и вытаращенными глазами. Уходя, она вела себя, однако, уже гораздо сдержаннее и спокойнее, поскольку уносила в кармане сияющие новенькие полсоверена.

– Но мне вовсе не нужен опий, – возразила Патриция, поднимаясь с табурета и обращая к Банкрофту очаровательно порозовевшее лицо.

– И все же вы его примете, – возразил он, – а потом, когда я выйду, запрете дверь и ляжете отдыхать. Вы не позволите себя тревожить до самого вечера. Этого времени вам хватит, чтобы поправиться?

Девушка молча кивнула.

– Ну, тогда я пошел, маленькая птичка.