Герцог внимательно осмотрел содержимое портсигара, выбрал одну, поднес ее к уху, слегка нажал, чтобы удостовериться в ее безупречности, а потом захлопнул портсигар и положил обратно в карман. Он дал мне хороший совет, и с тех пор, как у меня появилась такая возможность, я всегда им пользуюсь.

Огастес, при всей его снисходительности, все-таки делал мне замечания, когда считал необходимым. Однажды во вторник, после того, как я провел выходные у Огастеса, мне пришло от него письмо, написанное, очевидно, сразу после моего отъезда. «Мой дорогой Вилли, — гласило оно. — Вчера, вернувшись с прогулки, вы сказали, что вас мучит жажда, и попросили чего-нибудь, чтобы промочить горло. Я никогда прежде не слышал от вас подобной вульгарности. Джентльмен никогда не попросит „промочить горло“, он может только попросить „что-нибудь выпить“. Искренне любящий вас Огастес».

Бедный Огастес! Будь он жив, он, наверное, решил бы, что весь англоговорящий мир погрузился в пучину вульгарности.

В другой раз я сказал ему, что ездил куда-то на автобусе, и он сухо заметил: «Я предпочитаю именовать упомянутый вами вид транспорта омнибусом», и, когда я стал протестовать, говоря, что он же не называет кеб кабриолетом, возразил: «Это только потому, что люди сегодня стали очень невежественны и могут меня неправильно понять». Огастес был убежден, что со времен его юности манеры людей сильно испортились. Молодые люди не знают, как вести себя в приличном обществе, и неудивительно — ведь не осталось никого, кто бы мог их научить. В связи с этим он любил рассказывать историю о Каролине, герцогине Кливленд. Она снимала Остерли-парк и принимала множество гостей. Будучи хромой, она передвигалась, опираясь на трость черного дерева. Однажды, когда вся публика сидела в гостиной, герцогиня поднялась с места. Некий молодой человек, полагая, что она хочет позвонить в звонок, вскочил на ноги и сам позвонил за нее. Герцогиня так ужасно рассердилась, что стукнула его палкой по голове. «Сэр, ваша назойливость не имеет ничего общего с вежливостью», — воскликнула она. «И была совершенно права», — заметил Огастес, а затем с благоговейным трепетом добавил: «Ведь вполне возможно, она намеревалась удалиться в ватерклозет». Его приглушенный тон как бы намекал, что даже герцогини отправляют естественные надобности. «Она была настоящая аристократка, — продолжил он. — Теперь уже ни одна дама себе не позволит, стоя, как она, на Бонд-стрит, хлестать лакея по щекам». На него нахлынули ностальгические воспоминания о его собственной бабке, жене преподобного Освальда Лестера, которая частенько раздавала горничным оплеухи. Да, в доброе старое время слуги понимали, что в случае чего им грозит хорошая порка.

Огастес опубликовал первые три тома «Истории моей жизни» в 1896 году, а следующие три вышли в 1900-м. Редко какая книга удостаивалась такой единодушной враждебности критиков, но, надо признать, что если жизнеописание, пусть даже великого человека, выходит в шести томах, по пятьсот страниц каждый, то в нем легко найти, к чему придраться. Журнал «Сэтердей ревью» назвал эту книгу памятником самодовольству и счел ее абсолютно лишенной такта. «Пэлл-Мэлл газетт» выражала искренне сочувствие человеку, придававшему хоть какое-то значение жизни столь заурядной. Колумнист «Нэшнл обсервер» в жизни не встречал автора столь многословного и самодовольного. «Блэквуд» интересовался: «Мистер Огастес Хейр? Кто это такой?» Мистер Огастес Хейр ничуть не расстроился. Он написал книгу для себя и для своих родственников так же, как он написал «Историю двух благородных жизней» для высших слоев общества, а не для широкой публики.