После первого удара Аким потерял сознание, однако на третьем пришел в себя и далее страшно мучился. После каждого удара ему приходилось дожидаться, пока надсмотрщик вновь соберется с силами; он не знал, доживет ли до следующей, несущей ему смерть, раны; он был растерзан, унижен, уничтожен мыслью, что останется в живых, когда одних страданий было достаточно, чтобы лишить его жизни. На шестом ударе он услышал фанфары, которые предуведомляли о приближении свадебного кортежа и возвещали начало празднества. Заключенные, внезапно вспомнившие об увеселениях, надежда на которые их еще не покинула, уговаривали его превозмочь испытание. Надсмотрщик поспешил завершить пытку. Выйдя из рук палача, Аким был еще жив.
Директор лично подвел Элизу к изголовью ее жениха. Она была некрасива и к тому же плакала, но он все же сумел выдавить для нее из себя нечто вроде улыбки, которой распухшие губы, полуоткрытые глаза, раскромсанные щеки придали чудовищно циничное выражение.
— Ну вот и все, — сказал директор. — Рад видеть, что все прошло как нельзя лучше. По правде говоря, нет смысла к этому возвращаться.
Санитару не дозволялось помогать подвергнутым наказанию заключенным. Они сами неумело заботились друг о друге — с особым отвращением, когда дело касалось ран и рубцов.
— Вам больно? — глупо добавил директор. Он взглянул в неотрывно прикованные к нему черные глаза чужака, на его окровавленные губы, влажные от пота руки.
— Скажите ему что-нибудь, — склонился он к Элизе, подталкивая ее вперед, — скажите, что вы не держите на него зла.
Но девушка продолжала рыдать и в испуге отступила.
— И все же надо попытаться ему помочь, — добавил он, в смущении от настойчивости этого черного, неотступного взгляда. — Не хочет ли он что-то сказать?
Вошел Пиотль, за ним его семья, хотя это и не отвечало правилам.
— Если он заснет, — сказал он, — ему конец.
— Может быть, — сказал директор, — в его краю для умирающих есть какие-нибудь обряды; похоже, он чего-то ждет; он ни с кем из вас об этом не разговаривал?
— Смерть есть смерть, — сказал старик. — Оставьте его в покое.
Было слышно, как вокруг барака разгуливают приглашенные; до крайности возбужденные изменением программы, они в беспокойстве ходили взад и вперед, не произнося ни слова. Вошла Луиза и взяла Элизу за руку.
— Здесь не место для юной девушки, — сказала она. — Пойдемте дожидаться новостей наружу.
Но девушка с ослепшим от слез лицом ускользнула от нее под защиту старика.
— Чего же он хочет? — спросил директор, глядя в эти огромные сверкающие глаза, в эти поразительно огромные и чистые глаза, по-прежнему не отрывающиеся от него.
— Он хочет умереть, — сказал Пиотль, — поверьте мне, и ничего более.
Надсмотрщик, который к концу пытки впал в полное изнеможение, граничащее со сном, отошел от своего столбняка и застонал.
— Ну-ну, замолчите, — произнес директор, довольный, что может отвернуться. — Утихомирьте это животное.
Луиза вновь взяла девушку за руку.
— Выйдите со мной, — сказала она. — Мы вернемся через минуту.
Девушка безмолвно подчинилась.
— Вы ничего не хотите? — сказал директор. — Могу ли я вам помочь? Может, вы объясните, чего вам хочется?
Глаза по-прежнему не отрывались от него, но помутнели; одна рука чуть приподнялась.
— Какое rope! — вздохнул директор. — Никто не знает, чего он хочет?
— Замолчите, — грубо сказал старик. |