И я ее послушал и написал Свою Мелодию. Я не играл ее никому, даже Светлане Ивановне, а она и не просила. Просто как-то поинтересовалась получилось ли у меня, и ничуть не удивилась, когда я ответил утвердительно.

Психотерапевт помогла понять мне причины моих слез, а лекарство я нашел сам. Мои слезы – это страхи. Когда я был маленьким и мне становилось страшно, я знал, что могу прибежать к маме и успокоиться у нее в объятиях. Я знал, что никто и никогда не даст меня в обиду. Когда я был в себе не уверен, я знал, что папа всегда поддержит меня. Когда я стал старше и укрываться от непогоды у мамы за юбкой взрослому бугаю стыдно, я, как и многие другие люди, подходил к зеркалу и говорил себе: «Саня, возьми себя в руки», смотрел в свое отражение и закреплял свое бесстрашие тем, что не изменится, казалось бы, никогда – своим отражением в зеркале. Отражение – это то, что необходимо каждому человеку, чтобы в минуты слабости обрести себя. Это тот якорь, на котором крепится вся наша психика. Якорь твердо держит корабль с мозгами у причала, не позволяя ему дрейфовать на волнах безумства, заливаться слезами и тонуть. А у меня его не стало.

И только Моя Мелодия напоминала мне о том, кто я есть. Когда я ее играл, я видел отчетливо все лица – мамы, отца, Лизы и свое. Музыка возвращала меня к прежней жизни. Никакие аудиозаписи не могли сотворить такого же чуда. Все равно что смотреться в отражение в темном окне, жалкая пародия на зеркало. Запись не передает того, что вызывает музыка, рождаемая снова и снова. В Моей Мелодии сыгранной вживую, все живы, все такие, какими были, какими я их знал. Когда мне становилось страшно или одиноко – я садился к пианино и играл, и это был мой якорь.

Когда меня выписали из больницы и отвезли к куратору – Павлу Витальевичу – пианино со мной не уехало. И я не мог справиться со своими чувствами. Мне не нужно было играть дни и ночи напролет, нет, мне достаточно было знать, что я могу это сделать в любой момент. А когда пианино не стало, я вдруг оказался беззащитным, и мой корабль с мозгами стало уносить в шторм совершенно неожиданно.

И сейчас, стоя на пороге кухни и глядя на Васю, который не мог даже глаз на меня поднять, я почувствовал, как сердце сковывает и надвигается шторм. Я сбрасываю кроссовки, забегаю в комнату и начинаю играть. С момента как я купил синтезатор, я играл Мою Мелодию в наушниках, и это помогало, хотя звук был электронным.

Сейчас мне нельзя расплакаться. Я должен быть сильным, должен научиться справляться с любыми обстоятельствами. У меня нет времени искать наушники и подключать их, я начинаю играть. Закрыв глаза, я вижу маму, отца и Лизу. Я чувствую себя.

– Дима, это прекрасная мелодия, – говорит Вася.

Пальцы зависают над клавишами, подушечки тянет вниз, на привычные соль-ре-ми и до-фа-ля. Я доигрываю. Теперь я прочно стою на якоре. Вася, сам того не понимая, услышал все, что у меня есть. Больше, чем я могу рассказать, больше, чем могу показать.

– Ты напугался? – спрашиваю я.

– Очень, Дим. Я сильно напуган. А ты?

– Я просто в ужасе, Вась, – отвечаю я. – Не знаю, что сказать тебе.

– Ты только не подумай, что я злюсь. Я теперь все понимаю. Мы можем даже вообще об этом не говорить, никогда. Или, наоборот, поговорить, если тебе нужно. Я не знаю, что дальше делать, но хочу сказать тебе: ничего не изменится. Все останется как и прежде. У меня больше нет вопросов, и причину, по который ты мне ничего не говорил, я уважаю.

В этот момент между нами что-то произошло.