|
Но по ходу своих рассуждений она все более и более чувствовала, что ни за что на свете не хочет признаваться, что объелась. До того не хочет, что от страха перед разоблачением стала выглядеть совсем растерянной и полоумной. Поэтому, когда пришел врач, Анна Карловна позабыла, что обязательно умрет, если скроет, а думала только о том, как бы не проговориться, и сослалась на гипертонию. Обманутый врач быстро ушел.
И Анна Карловна опять осталась одна, в одиночестве своего живота, мыслей о себе и веселой туповатой домработницы. Прошло еще несколько часов. "Сказать или не сказать?!" Анна Карловна пересчитала все тени на стене, почему-то раза два плюнула на пол. Постепенно она стала делать попытки решить, что сказать все-таки нужно. "Ведь если не скажешь, умрешь, тоскливо подумала она. — А если скажешь — выживешь, все так просто и логично", — заключила она, недаром одной из замечательных особенностей Анны Карловны был ум. Но сколько бы попыток принять положительное решение она ни предпринимала, все они упирались в ее чувство. Она сама толком не могла понять это чувство; оно выражалось только упорным и тягучим: "Не хочу!" Стараясь уяснить его перед собой, она пришла к тому, что не хочет себя раскрыть из-за того, что тогда вылезет на свет, на глаза людей, ее «бука», что-то родное и глубокое, свое, что никому нельзя показать, что делает ее ей. И вообще она вся обнаружится, как препарированная лягушка. Но было во всем этом еще что-то, что она не могла выразить даже перед собой. Это было нечто тайное, дурашливое и алогическое, но очень бодрое, хотя и направленное против всей формы жизни, как таковой. На следующий день она на все махнула рукой и просто плыла по течению. Приходил еще какой-то врач, но и ему она заявила, что у нее гипертония, и не дала себя осматривать… Иногда, несмотря на боль, ей становилось нестерпимо весело. "Да кто это сказал, что я умру, — загоралась она. — Ну, положим, во всех медицинских книжках так написано… Но мало ли чего в книжках пишут…" Но даже в обычные моменты, когда веселье не посещало ее, некое страстное чувство не допускало мысль о смерти до глубины сознания и эта мысль витала где-то на поверхности, как будто речь шла о том, что умрет не Анна Карловна, а кто-то другой. Единственно ее смущало то, что она лишилась такого удовольствия, как еда, и она пыталась компенсировать это тем, что стала усиленно думать… Иногда Анна Карловна впадала в какое-то совсем сумеречное и фантастическое состояние и тогда строила проекты, как она будет дальше жить, если заворот кишок вдруг сам по себе не доведет ее до смерти, а есть она не сможет… Никто, за редким исключением, к ней не приходил, и она чувствовала себя страшно одиноко. "Хорошо бы живот отделился от меня и жил сам по себе, думала Анна Карловна. — Он был бы моим хорошим знакомым, собеседником, обедал бы в кресле, спал в шкафу". В два часа пришла Свищева и принесла обещанное пальто. После ее ухода Анне Карловне пришла в голову шальная мысль, что она была бы весьма красива в этом пальто. Она заставила домработницу помочь ей одеться и поставить в ногах на кровати большое зеркало. "Как бы ни была я умна, — решила Анна Карловна, — все равно не мешает быть красивой". Вообще ее воображение разгулялось, как никогда, и рисовало картину одну веселей другой. Потом она опять впала в сумеречное состояние, и мысли потекли пустые, далекие, странные, ни к чему не относящиеся… В пять часов, когда Анна Карловна забылась, снова пришли врачи. Они осмотрели ее тело и сразу увидели темное, зловещее пятно на животе. Это была гангрена, часть вывернутой кишки сгнивала. Тотчас вызвали "скорую помощь" и Анну Карловну повезли в больницу на операционный стол; по дороге она скончалась. |
