— Выйдя из дому, я повернул налево или направо? — спрашивал он себя глухим голосом.

Все затихало, будто перед лавиной. И снова глухим голосом он сам себе отвечал:

— Направо, направо. Я очень четко припоминаю афишу на стене возле банка и старуху, сидевшую на скамейке у автобусной остановки.

Снова молчание.

— Хорошо… А что я читал в газете?.. Я читал… вот что… да…

Он волновался, стучал себя кулаком по лбу, беспомощно откидывался на подушку, ужасаясь при мысли, что снова ничего не помнит. А затем бормотал:

— Да, припоминаю… Сначала я читал статью о перевооружении Германии… затем статью…

Проверка затягивалась до глубокой ночи. Господина Цитрина эти упражнения истощали, но он ужасно радовался. Утирал пот со лба, выпивал чашку холодной настойки или стакан минеральной воды и наконец звал сон. Но усталость долго не могла преодолеть возбуждения и окунуть его в мимолетные сны, имевшие преимущество перед всем, что он видел днем, так как бесследно забывались.

Глава V

Оврей-Пелиссак трясет руку господина Цитрина обеими руками:

— Вот и чудесно! Выздоровление наступило быстрее, чем я надеялся. Я рад, очень рад. Загляните ко мне через несколько недель. Но уверен, что это будет исключительно дружеский визит. Ах да! Я и забыл! Вы можете рассчитать вашего молодого человека. Теперь он вам больше не нужен.

На улице господина Цитрина охватило радостное чувство победы. Он здоров! Это значит, что он такой же, как и все люди, встречавшиеся ему по дороге, такой же сильный, такой же свободный, как и они. Это значило, что он мог свободно смотреть на это серое небо с синими прорехами, которыми он сейчас любуется. Все принадлежит ему. И перед нескончаемыми богатствами, вдруг ставшими для него доступными, он не знал, на чем остановить взгляд.

Он остановился на аллее в парке Тюильри и сел. Брызги фонтана, взмывавшие в небо, превращались в пену, и ее уносил ветер. Ровно подстриженные газоны ласкали взор своей успокаивающе-мягкой, бархатистой зеленью. Дети с визгом носились вокруг серых статуй. Подошла билетерша, взглянула на господина Цитрина и прошла мимо, на спросив, заплатил ли он за стул.

Господин Цитрин подозвал ее к себе:

— Я вам не заплатил за кресло.

— Заплатили, мсье.

— Да нет! Я бы помнил!

Она немного подумала и рассмеялась:

— Ну как же! Вы правы! Действительно, тот сухонький старичок, который сидел здесь до вас. Это он.

— Вот видите!

Он сиял. И с благодарностью наделил ее щедрыми чаевыми.

— Возьмите… возьмите…

«Ну вот, другие забывают, а я им напоминаю», — думал он. И гордо положил в портмоне билетик за кресло, будто получил от этой старушки входной билет в мир нормальных людей.

Время шло, он искал взглядом фигуру Жана Пиге, который, очевидно, спрятался за цоколем какой-нибудь скульптуры. Но не заметил ничего такого, что свидетельствовало бы о его присутствии. И вдруг подумал, что сегодня в последний раз будет слушать своего «наблюдателя», так как решил его уволить. Но вдруг странная грусть охватила его. Вся радость отступила перед этой мыслью. Попробовал себя уговорить: «Что это со мной? Не вижу причины для грусти. Ну ладно! Он уйдет. Но какое это будет иметь значение, если я буду помнить все и без его помощи? Нет, я веду себя как ребенок!..» Бесплодные усилия! Все, чему он недавно так радовался, утратило всякую привлекательность. Он представил себе одиночество, серость, ничтожество своего существования.