Единственное, что четко врезалось мне в память, — это те его слова, произнесенные шепотом ночью и ставшие частью моего сна: «В комнате я исполняю танец».

Я был старшеклассником, когда Лиз Нгуен пригласила меня на танцы в «День Сэди Хокинс». Я был к ней неравнодушен и не сомневался, что тоже ей нравлюсь, подтверждением чему стало это приглашение. Единственная загвоздка состояла в моем неумении танцевать. Как ни стыдно мне было в этом сознаться, я сделал это, чтобы у Лиз была возможность сдать назад.

Но она рассмеялась.

— Думаешь, я сама великая танцовщица? Я тоже нечасто хожу на танцульки. Только взгляни на меня!

Я взглянул. Она, конечно, не была из тех любительниц узких джинсов и выпивки, предпочитающих танцы учебе, но, на мой взгляд, она была чудесной девушкой. Стройная, хорошенькая, педантичная, но не до занудства. По мне, она была гораздо привлекательнее всех остальных девчонок в моем классе.

Но танцевать она, конечно, умела, хотя бы чуть-чуть.

А я нет.

Я сказал ей об этом, и она опять прыснула. Казалось, моя неуклюжесть ее привлекает, а не отталкивает.

— Я тебе помогу, — говорит. — Мы можем практиковаться в моей комнате.

«В комнате я исполняю танец».

От этой мысли я поежился.

— Ты часто… разучиваешь танцы у себя в комнате? — спрашиваю.

— А как же, — ответила она. — Там я могу смотреться в зеркало. Сразу видишь, как выглядишь. — И поспешно добавила: — Чтобы исправлять недостатки, а не чтобы на себя любоваться.

Я улыбнулся.

— Я серьезно! — Она шлепнула меня по плечу.

— Хорошо, — согласился я, — давай попрактикуемся.

Напрасно Лиз скромничала: танцевала она совсем неплохо. Всю следующую неделю мы не меньше часа в день разучивали простейшие па. При всей моей неловкости она сумела научить меня одному медленному танцу, где я просто раскачивался из стороны в сторону, держа ее за руки, и одному быстрому, под песенки: в нем мне надо было стоять почти по стойке смирно.

На неделе, предшествовавшей танцам, мы только мельком виделись в школьных коридорах и несколько раз болтали по телефону: завершалась четверть, было много контрольных работ и домашних заданий, так что на танцевальную практику времени не хватало; правда, я тренировался самостоятельно, перед собственным зеркалом, и как будто добился прогресса. Во всяком случае, решил, что уже не ударю в грязь лицом.

«День Сэди Хокинс» пришелся на пятницу. Танцы устроили вечером в спортзале. Как требовала традиция, «дамы» приглашали «кавалеров». Поэтому Лиз сама купила билеты и заехала за мной с бутоньеркой, которую приколола к моей рубашке. В отсутствие обычного предлога — урока танцев — нам пришлось завести разговор, и я всю дорогу мучился, безуспешно пытаясь подыскать такую тему, на которую смог бы произнести хотя бы несколько осмысленных фраз. У Лиз получалось не лучше, зато она проявляла самообладание и собранность, каких я в ней раньше не замечал. Я чувствовал себя рядом с ней неотесанным болваном. Мы несколько дней не разговаривали, вот я и выпалил от отчаяния:

— Что ты делала вчера?

Я знал, что она, скорее всего, была в школе, а потом вернулась домой, вот и все, поэтому заранее ломал голову над следующим вопросом, но тут она взяла да и ответила:

— В комнате я исполняю танец.

Я замер. Именно это сказал мой отец много лет назад. При этих словах у меня отчаянно заколотилось сердце.

Мы как раз заезжали на школьную стоянку, так что обсуждать ее реплику не было времени. Я даже не был уверен, что мне этого хочется. Я уже стал ее побаиваться и облегченно перевел дух, когда мы вылезли из машины.