— Гм… Так вы бы сажали лес. Часть вырубить, часть насадить. Вот всегда и будет, — как в именье здесь.

— В именье? — Лицо Коровина изображает высшую степень сарказма. — Позвольте вас спросить, какое ваше занятие будет? — перешел он вдруг на вы.

— Занятие, — сконфузился я. — Пишу… в газетах…

— В газетах… а говоришь, зачем мужики лес не сажают…

— Да ведь помещик сажает?

— Помещик? Помещик, может, на тройке водку ездит пить к соседу, а мужик на одной пашет…

Аргумент был так неожидан, что я промолчал.

— У нас, брат, картох до весны не хватает, а помещик одних груш возов десять в город посылает.

— И у вас могут быть груши…

— Груши, а может и апельцыны?

Упорное повторение моих последних слов и «апельцыны» окончательно взорвали меня. Я сделал рукой широкий жест и не без жару произнес:

— Да, груши! «Апельцыны» нет, а груш можете иметь сколько угодно. Вон пустырь, и там пустырь, и у вашего дома пустырь. Посадите каждый хоть по дереву — не велик труд — и у всех будут груши.

— Не будут.

— Почему не будут?

— Ребята переломают.

— А вы огородите.

— Может, и сторожа к ним нанять?

— Зачем сторожа? Отчего же у немцев не только возле домов, а все дороги грушами и яблонями обсажены и никто не ломает?

— У немцев? Вы видали?

— Видел.

— Так то у немцев, у нас нельзя этого. Не переломают, так покрадут.

— Кто украдет, если у всех будут?

— Ну, ребята обтрясут, да зелеными полопают. Вон как горох: Тимохин посадил — раскрали, у Бобкова покрали, у лавочника и то покрали… Вот тебе и груши!

— Это верно, покрадут, — с удовольствием подтвердил сосед, внезапно появляясь из-за плетня.

Молчание…

— Скучаете у нас? — осведомляется он с таким видом, будто иначе и быть не может и что скука — это тоже одна из функций господина в пиджаке.

— Чего ему скучать? — отвечает за меня Коровин. — На всем готовом, читай да гуляй, только и делов.

И все это без малейшей иронии, точно он определил меня простой и ясной формулой, всем давно известной. Я переминаюсь и поворачиваюсь к клумбе, чтобы подготовить отступление, но сосед удерживает меня вопросом:

— Листок получили?

— Какой листок?

— Газету, тоись? Я из волостного принес сегодня, вам под дверь сунул.

— Получил, спасибо.

— Нет ли чего? Насчет хуторов или так?

— Насчет хуторов нет. Да ведь к вам в воскресенье член приедет насчет хуторов, он и расскажет.

— Расскажет, само собой, да в листке, чать, все больше… Настоящее, тоись…

— Нет ничего. Все больше пишут, как летают. Убился один русский. Упал на дерево и убился.

— Летают, говоришь. Как же это?

Я, насколько мог яснее и подробнее, стал рассказывать, как летают, кто летает и для каких надобностей, но в середине рассказа Коровин равнодушно меня перебил:

— Ни к чему это. Зря.

Очевидно, он поверил мне, нисколько не удивился и только решил, что это «зря».

Я ничего не мог на это возразить и опять повернулся к клумбе, но, к счастью, Феня выручила, — появилась в дверях и сказала: «Пожалуйте кушать».