Начальник штаба переглянулся с Иваном Сударевым и подвинулся на бревне:

- Да вы сядьте, Горшков, будет удобнее разговаривать. Зачем же вы избрали такой сложный способ для самоубийства?

Петр Филиппович сел на бревнышке, сложил руки под животом...

- Принял, принял в расчет, что вы мне не поверите... Податься было некуда - вчера вызвали меня и, видишь, предложили должность бургомистра... У немчиков - круговая порука, вот и меня решили связать преступлением: в понедельник должен быть при казни двух ваших партизан...

Евтюхов не усидел на бревне.

- Фу-ты, черт!

У него даже брови перекосило, когда, став перед Петром Филипповичем, он сверлил глазами его непроницаемые щелки.

- Сядь, это всегда успеешь, - сказал ему Иван Сударев. - Продолжайте, Горшков, мы вас слушаем.

- Наперед вот что хочу вам сказать: действительно, я был вредителем и осужден правильно. Ни в какой организации не состоял, это мне пришили, но - был зол, и все... Не верил, что мои дети будут жить хорошо, в достатке, в довольстве... Что я, старик, умру со светлым сердцем, простив людям, как полагается... Что похоронят меня с честью на русской земле... Не было у меня прощения... Ну, там связался с одним агрономом. Дал он мне порошки... Подумал, подумал - коровы, кормилицы, лошадки, - чем же они виноваты? Эти порошки я выбросил, этого греха на мне нет. Агроном-то все-таки попался и на допросе меня оговорил... А я молчал со зла: ладно, ссылайте...

- Странная история, - все еще не успокоившись, сказал начальник штаба.

- Чем же она странная? Русский человек - простой человек, русский человек - хитро задуманный человек. Десять лет я проработал в лагерях, мало, что ли, передумано? Так: страдаешь ты, Петр Горшков... Ах, извините, прибавлю только насчет дома нашего, отцовского, под железной крышей, беспокоится о нем Прасковья Савишна, но не я, это у меня давно отмерло... За какую правду ты страдаешь? В городе Пустоозерске, что неподалече от нашего лагеря, при царе Алексее Михайловиче сидел в яме протопоп Аввакум. Язык ему отрезали за то, что не хотел молчать; с отрезанным языком, сидя в яме, писал послания русскому народу, моля его жить по правде и стоять за правду, даже и до смерти... Творения Аввакума прочел, - тогда была одна правда, сегодня - другая, но - правда... А правда есть - русская земля...

- Он убедительно говорит, - сказал Иван Сударев начальнику штаба. Продолжайте, Горшков, давайте короче к делу.

- Торопиться не будем, подойдем и к делу. Немчик, офицер, вчера рассказал про свою собаку, что умное и полезное животное, чего, говорит, нельзя сказать про русских. Смеются над нами немцы-то... А? - Петр Филиппович неожиданно разжал морщины и бесцветными круглыми, тяжелыми глазами взглянул на слушателей. - Смеются они над русским народом: вон, мол, идет неумытый, нечесаный, дурак дураком, - бей его до смерти!.. Вчера другой офицерик на улице, при всем народе, щупать начал девчонку, задрал ей юбку, задыхается сам... Как это понять? Антихрист, что ли, пришел? Русская земля кончилась? Власть Советская вооружила народ и повела в бой, чтобы перестал смеяться над ним проклятый немец... Становое дело вы делаете, товарищи, спасибо вам... Советская власть - наша, русская мужицкая... Свой личный счет я давно закрыл и забыл...

Петр Филиппович облокотился, прикрыл ладонью лоб козырьком каракулевого картуза.

- Теперь - решайте... Ведите меня в лес, расстреливайте... Я готов, только, ей-богу, будет обидно... Или - верьте мне. Предлагаю: давать о них все сведения, я все буду знать, в штаб армии к ним проберусь, - хитрости у меня хватит, работать буду смело. Я смерти не боюсь, пыток не испугаюсь.

Иван Сударев и начальник штаба Евтюхов спустились в землянку и там несколько поспорили. С одной стороны, трудно было поверить такому человеку, с другой - глупо не воспользоваться его предложением. Вылезли из землянки, и Евтюхов сурово сказал Петру Филипповичу, все так же сидевшему на бревнышке:

- Решили вам поверить.