Песахзон улыбался мне грустной улыбкой фарфорового поросенка, который понимает, что пришел его конец. Пусть подохнет этот Барт Симпсон, не буду я ради него бить молотком друга по голове!

— Я не хочу Симпсона — сказал я и возвратил молоток папе. — Мне достаточно Песахзона

— Ты не понимаешь — сказал папа — Это в самом деле хорошо, это воспитывает, давай я сам разобью эту свинью для тебя.

Папа уже поднял молоток, я посмотрел на зажмуренные мамины глаза и на усталую улыбку Песахзона и понял, что все зависит от меня, если я ничего не сделаю, он умрет.

— Папа! — схватил я его за ногу.

— Что, Иоав? — спросил папа, все еще держа молоток в воздухе.

— Я хочу заработать еще шекель — сказал я умоляюще — Дай мне засунуть в него еще один шекель завтра, после шоко. А потом я разобью его. Завтра. Честное слово!

— Еще шекель? — улыбнулся папа и положил молоток на стол.

— Ты видела? Я воспитал у ребенка сознательность

— Да, сознательность. — сказал я. — Завтра — У меня в горле уже стояли слезы.

Вечером я дождался, когда папа закончил смотреть телевизор в салоне и ушел спать. И тогда я тихо-тихо встал, и прокрался вместе с Песахзоном на крыльцо. Мы долго шли вместе в темноте, пока не дошли до убранного поля.

— Поросята обожают поля — сказал я Песахзону, опуская его на землю. — «Особенно, убранные поля. Здесь тебе будет хорошо». Я ждал ответа, но Песахзон не сказал мне ничего, и когда я поцеловал его на прощание в нос, только посмотрел на меня печально. Он знал, что никогда больше не увидит меня.

ПУСТЫЕ ЛЮДИ

Перевод М.Блау

Когда я был ребенком, к нам домой приходили разные люди и стучали в дверь. Папа смотрел в глазок, но не открывал. А они стучали в дверь, дико стучали, и я немного их боялся. Но папа всегда подходил ко мне и ложился рядом со мной на ковер, опираясь спиной на стенку пианино и крепко-крепко обнимал меня.

— Не бойся — шептал он — нечего бояться. Это всего-навсего пустые люди. И папа шептал мне на ухо:

— Шифман, открывай дверь. Мы знаем, что ты там. — А люди повторяли спустя секунду папины слова, только громко. И тогда они обходили дом несколько раз, пытаясь открыть трисы снаружи, и папа бормотал мне тихонько на ухо, а они бормотали вслед за ним на улице, как эхо.

— Ты видишь, — продолжал шептать мне папа — Нечего бояться. Они — пустые люди, без тела, без ничего, просто голоса.

И папа шептал:

— Мы еще вернемся, Шифман, нашел с кем связываться, — а они повторяли вслед за ним. И они всегда возвращались, пустые люди, а мы всегда прятались.

И мама умерла не голосом, но телом, и мы пошли похоронить ее. С нами пошел человек, который плакал по ней, и папа показал мне по книжке, что именно он плакал, потому что это был один из них. И неделю было тихо, а потом снова они пришли. Мы продолжали прятаться в углу, иногда папа говорил, что они скажут, а иногда я. И я иногда удивлялся, тому, что когда-то боялся их, а теперь мои слова возвращаются от них, словно теннисный мячик, брошенный мною в стенку. Просто так, в самом деле, просто так. И папа тоже умер там в углу, возле пианино, когда я обнимал его, как он обнимал меня, когда я еще боялся. Он молчал, когда мы опускали его в могилу, и молчал, когда человек плакал по нему плачем, который можно прочесть в книжке, и продолжал молчать, когда его покрыли землей. А я молчал вслед за ним, потому что в конце концов и я был один из тех.

ШКОЛА ВОЛШЕБНИКОВ

Перевод М.