Другой ночной голос – это скулеж, который снаряд издает по прибытии; он мало чем отличается от крика, который издает гиена, как только темнеет в Африке: «Как хорош будет путешественник на вкус», кажется, говорит гиена, и «я хочу мертвого Белого Человека». Этот возвышающийся голос снаряда, когда он подлетает ближе, и его замирание, когда случается перелет, как раз напоминают о дикции гиены. Если нет перелета, тогда произносится нечто иное. Этот звук начинается в точности как первый, он мчится сверху, свидетельствуя об оставшихся позади воздушных просторах тем же самым долгим воем, как и другой снаряд. Я слышал, как ветераны говорят: «Этот идет хорошо». «Йии-хууу», говорит снаряд; но только там, где «oo» должен растянуться и превратиться в заключительный слог гиены, снаряд говорит кое-что совсем другое. «Зарп», говорит он. Это плохо. Этот звук издают снаряды, которые ищут вас.

И затем, конечно, раздается свистящий удар, прибывающий в конце по плоской траектории: он звучит недолго, но налетает подобно внезапному ветру; и все, что он должен сделать, делается окончательно и бесповоротно.

Кроме того, существуют газовые снаряды, летящие большими стаями с ненасытным бульканьем, снося заграждение. Это внутри них булькает жидкость, пока не превращается в газ умеренной силы взрывом; это все объясняет; и все же никакое объяснение не может избавить нас от представления о племени каннибалов, которые разделали нескольких хороших сочных людей, сделали из них отбивные и истекают слюной в нетерпении.

Чудесно наблюдать даже в такие замечательные ночи, как наши термиты рвутся над головами немцев. Снаряд превращается в душ из золотых капель; нелегко определить ночью, на какой высоте от земли он взрывается, но примерно на высоте вершин деревьев, стоящих в сотне ярдов. Взрыв распространяется равномерно вокруг и начинает идти дождь; это – плохой ливень, если под ним оказаться. Еще долго после того, как он прошел, промокшая зимняя трава, и грязь, и старые кости тихо пылают внизу. В такую ночь и в такой ливень «летучие свиньи» пойдут в дело, каждую из них понесут два человека. «Свиньи» пронесутся и рухнут прямо в немецкий блиндаж, куда немцы выбрались из-под огненного дождя, и все это взлетит на воздух.

О таких ночах никогда не мечтала даже Шехерезада при всей ее многосторонности; если бы такие кошмары и пришли ей на ум, она, конечно, никогда бы о них не заговорила, иначе ее августейший повелитель, Султан, свет веков, тотчас казнил бы ее; и его люди сочли бы, что он поступил верно. Это современному диктатору, Богу Кильского Канала, достался такой кошмарный сон, довести до которого могли быть разве что истории Шехерезады в белой горячке; и будучи диктатором, он воплотил кошмар в реальность для мира. Но кошмар гораздо сильнее, чем его создатель, и становится все более могущественным каждую ночь; и Высочайший Бог Войны узнает, что есть в Аду силы, которые легко вызвать правителям земли, но не так легко загнать обратно в Ад.

Два вида зависти

На передовой настала ночь, и не было луны, или луна скрылась.

Обстрел продолжался. Ток Эмма были сердиты. И артиллерия с обеих сторон искала Ток Эмма.

Tок Эмма, могу объяснить для благословенных обитателей любого далекого счастливого острова, которые не слышали об этих вещах, – это грубое словечко Марса. У него нет времени говорить о батарее минометов, поскольку он всегда спешит, так что он называет их T. M. Но Беллона может не расслышать его «T. M.» среди всего того шума, который она производит: она может подумать, что он сказал «Д. Н.»; и ему приходится произносить «Tок Эмма». Таков алфавит Марса.

И огромные мины вырывали старые кости из нейтральной полосы, забрасывая их в окопы вдоль линии фронта, и снаряды взрезали воздух, который, казалось, сопротивлялся им, пока его не разрывало на части; они взрывались, и потоки грязи рушились с небес.