— Н-ну, что, мерзавцы? Бунтовать, а? Негодяи! Дармоеды! Недоимщики!

Плотников кувырнулся в ноги ему и заныл, выпрямляясь, приложив тёмные руки ко груди своей:

— Ваше сиятельство, преподобный… господин граф, простите Христа ради! Действительные дураки… виноваты… разорились до конца, не дай бог.

Вслед за ним завыли бабы, забормотали, закричали мужики:

— Обидели нас!

— Прости покрова́ ради.

— Темнота наша…

— Разорены вконец!

— Хоть помирай…

— Смутьяны тут ещё…

Губернатор стоял, дрыгая правой ногой, под седыми его бровями грозно блестели глаза, необыкновенные, золотистые, точно чешуя фазана.

— Молчать, идиоты! — снова закричал он. — Я вам покажу, как бунтовать. Налогов не платите, а пьянствуете, дебоширите… Я вас выучу!

Его серое, как бы запылённое лицо потемнело, он широко открывал рот, показывая золотые клыки, и грозил то кулаком, то пальцем, тонким и длинным, точно гвоздь. Его хорошо освещало солнце, и при каждом движении губернатора от его зубов, погон, пуговиц, перстня на пальце отскакивали золотые лучики, — можно было подумать, что он насквозь прошит золотом. Он сверкал, гремел, и смутно вспоминались какие-то сказки о страшных людях. Дубовцы, перестав ныть и понурясь, слушали бешено быстрый гон его слов.

— Государь император… в заботах о вас, подлецы… министры, архиереи… губернаторы ночей не спят, — кричал он, притопывая ногой. — Вам на каторге место! Но прежде я вас перепорю.

Сняв фуражку, он обнажил дыбом вставшие седые короткие волосы, вытер виски и лоб платком и хрипло скомандовал:

— Начать!

Становой пристав поднял к лицу бумажку и прочитал:

— Трофим Лобов.

Офицер, протирая очки платком, сказал исправнику:

— Следует ли детям смотреть, как секут родителей?

Исправник приподнял толстые усы, надул щёки, но — не успел ответить, — губернатор строго сказал:

— Детей тоже надо сечь!

Но тотчас же распорядился:

— Разогнать мальчишек по дворам и смотреть, чтоб не высовывались в окна-а! В чём дело, пристав? Где этот вызванный?

Двое полицейских уже подвели Лобова к скамье.

— Раздевайся.

— Нет сил со страха, — спокойно сказал Лобов. — Снимайте штаны сами, коли это нужно вам.

Пристав сказал губернатору:

— Ваше превосходительство, он упорствует, не хочет…

— Ещё бы он хотел! Дать ему десять лишних! Нет, барабана не надо, поручик, мы — без церемоний! Мы — просто, да!

Лобов лёг вдоль скамьи, вытянув шею за край её и упираясь в край подбородком. Двое полицейских, откинув корпуса, держали его за руки и за ноги, как будто растягивая человека. Казалось, что именно от этого красноватые ягодицы грузчика так неестественно круто вздулись. Солнце освещало ягодицы так же заботливо, как губернатора и всё другое.

— Раз, два, три, — торопливо и звонко начал считать становой тихий свист в воздухе и сухие шлепки прутьев по человечьей коже, но губернатор хозяйственно сказал:

— Не так часто, реже!

Лобов молчал, лёжа неподвижно, только мускулы под лопатками вздрагивали. Кожа его покрылась тёмно-красными полосами, а к последним ударам покраснела сплошь, точно обожжённая. Когда кончили сечь его, он так же молча спустил со скамьи ноги, сел, тыкая в землю изуродованной ногой, растирая ладонями подбородок и щёки, туго налитые кровью.