|
— Да-а! уж порадела бы… — качнул головой старик. И оба они вдруг замолчали. — О ком это вы? — спросил я. Старик добродушно улыбнулся. — Тут… вспоминаем об одной… — Стоялка наша была… барышня… — вздохнула старуха. И вдруг оба они, глядя на меня, точно сговорясь между собой, протянули медленно и жалостно, в унисон друг другу: — Ма-анинькая така была телом-ту!.. Это было странно и очень больно резнуло меня по сердцу. Нечто заупокойное звучало в их старых голосах… А они вдруг, торопясь и перебивая друг друга, стали рассказывать быстро, что мне, сидевшему среди них, оставалось только поворачивать голову от одного рассказчика к другому. — Привёз её к нам урядник и сдал, значит, старосте. «Определи её на постой», говорит… — На кватеру, стало быть, кому-нибудь! — пояснила старуха. — Её к нам и определили… — Глядим, — красная вся… дрожит с холоду-то… — А сама така ма-анинькая… — Аж в слёзы мы… — Господи, думаем, куда её таку заслали? — На какую её потребу? За каку таку провинность?.. — А она, слышь ты, отколе-то отсудова… — Из России, стало быть… — Мы её первым делом на печь… — Печь-то у нас бо-ольша… да тё-епла… — сокрушённо вздохнула старуха. — Ну, потом, значит… кормить её! — Смеётся! — Глазёнки-те чё-ерные… как у мыша… — И вся-то она, как мыша… гладка да кругла… — Отдышалась… плачет… Спасибо, говорит, родимы! — И учала вертеть!! — Уж и начала же!.. — с восхищением выкрикнул старик и засмеялся, сощурив глаза. — Кататся тебе по избе-то, как клубок, и гоношит, и гоношит… И то, и это… и то поставит так, и это эдак… «Лохань с помоем вон, свиньям, говорит, тащите…» Да сама её и хвати ручонками-те, да осклизнулась… да по плечи руки-те в по-омои-то будух! Ах ты… И оба они засмеялись, задыхаясь и кашляя до слёз. — Поросята опять же… — Целует их прямо в рыла!.. — «Невозможно, говорит, вон поросёв!» — В неделю умучила вот как! — В пот, бывало, вгонит… — Хохочет, кричит, ножонками топат… — А то вдруг потемнится вся, заробет… — Как умрёт!.. — Да в слёзы… Уж ревит, ревит, так это её сподымя бьёт. Кружишься, кружишься около-то её… Чего ей? Непонятно… Хоть сама плачь. И плачешь, бывало… не знай о чём. Обоймёшь её, да и зальёшься вместе… — Известно… дитё как бы… — А живём-то мы одни. Сына в солдаты сдали, а другой на золотых промыслах… — А ей-то осьмнадцатый, кажись, годок… — Какое! С виду ежели давать, никак не больше двенадцати… — Ну, уж ты больно!.. двенадцати!.. тоже!.. — А больше — скажешь?.. Как бы! — Чего? Девица она была сочная… А што малоросла, так это рази что в упрёк ей? — А я в упрёк говорю? Эко! — То-то!.. — добродушно уступила старуха. Поспорив, старики оба и сразу замолчали. — Ну, а что же дальше? — спросил я. |
