И здесь Харчеватых, расшевелившийся всем своим вспотевшим туловищем, запел от радости песню затейников:

Однако Харчеватых не успел закончить эту песнь веселья, потому что он увидел начальника тыла армии, генерал-майора, стоявшего невдалеке и, наверно, уже издавна слушавшего его.

Генерал молча дышал тяжелым сердцем и ничего не произносил, ни осуждения, ни наставления. Харчеватых сейчас же явился на всякий случай перед лицом генерала и вытянулся, как следовало по службе, замерев дыханием. Генерал тихо плакал печальными слезами.

— Разрешите обратиться, товарищ генерал-майор!

— Обращайтесь, обращайтесь, старшина.

Харчеватых тут же сообразил, как нужно немедленно улучшить состояние генерала.

— Я больше не буду, товарищ генерал-майор… Я сейчас же подвину камень обратно на место, а всю поросль, что ошибочно, бессознательно я топором нечаянно повредил, я нынче же посажу обратно, и она еще лучше будет расти. А деревья, какие чуть-чуть я подсек, так я им ранки глиной замажу, они ничего не почувствуют. А что повалил я там одну иль две сосны — это нам на пользу пойдет, на кухню все равно топливо неминуемо нужно… Я теперь, товарищ генерал-майор, все ясно предвижу, что мне необходимо немедленно делать!

— А вот что нам с тобой надо делать, счастливый корнеплод, я не предвижу! — сказал генерал.

— Разрешите — я умру за отечество! — попросился Харчеватых.

Генерал отер платком лицо и задумался.

— Нет, того не надо, корнеплод! Не всякая смерть нужна отечеству, и даже подвиг ему не всякий полезен.

— А я все равно, товарищ генерал-майор, геройствовать буду — на любой области поприща!

Генерал посмотрел на Петра Феофановича Харчеватых и опять заплакал.

1943