— Ничего я не путаю, я просто учитываю.

— Тем хуже.

Это была уже дерзость, но прокурор только вздохнул и грустно сказал, как он всегда говорил, подчёркивая своё хорошее отношение к следователю:

— Чего-то вы, Сергей Георгиевич, не понимаете общего, политического.

— Политического? Что подумают рабочие комбината, если мы не будем судить Ватунского, — вот где для меня политическое.

— Что-то вы очень разговорились, — поморщился прокурор, беспокойно взглянув на первого секретаря.

— И вот теперь отвечу про смысл: в равенстве всех граждан перед законом — вот в чём смысл.

Стало тихо. Гаранин опять начал промокать платком невидимые письмена на апельсиново-пористой коже. Рябинин посмотрел на Кленовского — тот повернул голову к окну, к тополям, которые ещё кое-как бились с ветром. Было тихо, так тихо, что мог бы заныть комар или зажужжать муха.

Кленовский отпустил взглядом тополя, глянул на часы, вышел из-за стола, смело ступая по льдистому полу, и протянул Гаранину руку:

— Спасибо. Больше вас не задерживаю.

Рябинину пожал руку молча, улыбнулся. Гаранин сунул платок в карман и переступил с ноги на ногу.

— Всего хорошего, — кивнул Кленовский.

— Алексей Фёдорович, — недоуменно начал прокурор, — как же быть с Ватунским?

— Я, Семён Семёнович, не юрист, — улыбнулся секретарь опять, но уже веселее, неофициальнее, словно он оказался в домашних условиях.

— Но… Алексей Фёдорович, всё-таки правильно я ориентируюсь насчёт нужности Ватунского производству?

— Вот это вопрос политический, поэтому я отвечу. Правильно, Ватунский очень нужен производству. Но социалистическая законность району тоже нужна.

— Тогда не знаю, что и делать, — развёл руками Гаранин и тоже заодно улыбнулся.

— Делайте по закону. Да вот, по-моему, следователь, Сергей Георгиевич, знает, что делать, — кивнул секретарь на Рябинина. — Суд же не обязательно его посадит?

— Возможно, и не посадит, — ответил Рябинин.

— Семён Семёнович, — секретарь дотронулся до пиджака прокурора, — почему вы галстуки подбираете не в тон? Уж тут я знаю точно, хотя вопрос и не политический. К этому костюму пошёл бы синеватый с матовым отливом, таким сизым, как голубиное крыло. Ну, до свидания, товарищи.

Гаранин схватился за галстук и попытался его повернуть, чтобы узел с хвостом ушёл под пиджак. От этого ещё больше вспотел, сделал шаг назад и хрипло ответил:

— Я вас понял. До свидания, Алексей Фёдорович.

И пошёл по ковру к двери, повернув голову назад, насколько хватило шей. Рябинин шёл сзади и думал, что Гаранин с удовольствием пошёл бы задом наперёд, чтобы видеть лицо Кленовского, но стесняется его, следователя. А может быть, прокурор смотрел как раз на него, на Рябинина…

21

Странно, но он мало знал о потерпевшей. И ему не хотелось о ней знать, как о книге, первая страница которой неумна и бесталанна. Это звучало дико — не хотелось знать. Когда следователю не хочется чего-либо знать, он должен сразу ехать в кадры и подавать рапорт об увольнении. Да и не выбирает следователь обвиняемых, потерпевших и свидетелей, как врач не выбирает больных.

Пока не вернулся Петельников, можно было заняться личностью потерпевшей. Видимо, мысль об инспекторе добежала до Петельникова, потому что телефон зазвонил и Рябинин услышал усталый, но весёлый голос Вадима:

— Сергей Георгиевич, привет!

— Здравствуй, сыщик.