— Кавалер, — заявил Жак, глядя на своего хозяина, — встреть я вас на улице, я не узнал бы вас, хотя бы от этого зависело спасение и вашей и моей жизни.

— Так и надо, — сказал Рауль. — Теперь слушай же хорошенько и помни, что я тебе скажу: до нового распоряжения сделай мне удовольствие — отвыкни от привычки называть меня беспрестанно кавалером.

— Как же я должен называть вас, кавалер?

— Называй меня «друг».

— Друг?

— Да. Это коротко и просто, как ты видишь…

— Конечно, кавалер…

— Опять?

— Конечно, друг… Ах! кавалер, по-видимому, это так просто и легко, но мне трудно будет привыкнуть…

— Ты понимаешь, что это необходимо… Теперь я уже не дворянин… мы оба старые солдаты, стало быть, люди равные… если же ты будешь называть меня кавалером, несмотря на мое переодевание, то лучше уж кричать во все горло, кто я таков…

— Я это понимаю, друг, и постараюсь не изменить вашему инкогнито…

— Хорошо; но это еще не все. Ты должен не только разговаривать со мною фамильярно, но и говорить мне «ты»…

— Говорить «ты» вам, кавалер… то есть говорить вам «ты», друг! Я никогда не буду в состоянии!..

— Я говорю тебе, что это необходимо…

— Но, друг…

— Я хочу!

— Хорошо, друг… я вам… я тебе буду говорить «ты»… но, Боже мой! Боже мой!.. как это трудно…

— Привыкнешь. Начни же сейчас, попроси меня, например, застегнуть тебе портупею…

— Друг, — пролепетал Жак, — осмелюсь ли я попросить тебя потрудиться застегнуть мне портупею.

— Не так! Совсем не так!

— Как же надо сказать?

— Надо сказать просто: дружище, застегни мне портупею…

— Но это грубо!

— Тем лучше.

— Ах! Боже мой! как же быть?.. Но я постараюсь…

— Соберись с духом.

— Друг, застегни мне портупею…

— Вот так!

И Рауль, повинуясь просьбе, которой он с таким трудом добился от своего слуги, застегнул портупею Жака, на которой висел длинный палаш, совершенно вышедший из моды. Впрочем, в сильной руке этот палаш мог быть грозным оружием.

— В свою очередь, — сказал он потом, — и ты окажи мне такую же услугу…

Жаку более нравилось повиноваться, чем приказывать. Он поспешно застегнул портупею Рауля, на которой тоже висел палаш не менее длинный и не менее острый.

— Друг, — сказал он потом, — я хочу просить у тебя милости…

— Проси, друг мой, проси.

— Позволь мне, друг, не говорить тебе «ты», когда мы будем одни.

— Тебе этого очень хочется?

— О! больше всего на свете… Из вещей такого рода…

— Ну, я согласен, но с условием… Когда мы будем на улице, в тех местах, где много народу, везде, наконец, где могут нас слышать, ты должен обращаться со мною с большей фамильярностью, с большей смелостью, чем теперь.

— Да, друг, обещаю тебе, — сказал Жак решительным тоном.