– Вы что‑то путаете. Толя, – вмешался Зернов. – Сейчас на моих без двадцати пяти семь: все‑таки вечер, а не утро.

– На ваших. А солнце в зените.

Действительно, сквозь сомкнутые кроны платанов и буков струился почти отвесный солнечный свет. Зеленая листва, как темные тюлевые гардины на окнах, процеживала его, смягчая и рассеивая. На даче солнце уже клонилось к западу, жара спадала, когда мы садились за стол, а здесь с каждой минутой становилось все жарче и жарче.

Еще одна загадка. Но раздумывать над ней мы не стали. Через завал так через завал.

Опираясь на свои рогатые дубинки, мы прыгали со ствола на ствол, стараясь не провалиться между деревьями. Завал был старый, листья на ветках уже пожухли и осыпались, из‑под стволов высоко выбивались побеги будущего подлеска. И он был широк, как река, этот рассыпанный великаном коробок спичек.

А к концу, когда мы уже почти перебрались на противоположную сторону, нас подстерегала беда.

– Эй, глянь! – крикнул прыгавший впереди Толька.

Но глянуть я не успел. Что‑то рыжее и пушистое прыгнуло на меня с такого же рыжего ствола сбоку. Острые когти вонзились в шею.

«Рысь!» – мелькнула мысль.

Не выпуская из рук дубинки, я оторвал от себя это рыжее и швырнул под ноги – хорошо еще, что я прочно держался на двух спаренных бурей стволах. Это «что‑то» было крупнее белки, но меньше рыси, и рассмотреть его я не успел, потому что оно снова прыгнуло мне на грудь. Я увидел злые зеленые глаза и розовые ноздри. Кошка!

Я с трудом опять оторвал ее, снова бросил и ударил дубинкой. Она по‑домашнему пискнула и отползла за дерево. Сбоку снова что‑то зашипело – другая! Такая же рыжая и худющая. Она раскачивалась на тонких ногах, готовая к прыжку. Я встретил ее рогаткой, отшвырнул, она отлетела метра на полтора и прижалась к стволу. Тут только я заметил, что и рядом шел не менее жестокий и кровопролитный бой. В двух шагах от меня Толька, отбросив ногой одну полосатую тварь, добивал рогаткой другую. Зернов стоял на земле, зажатый двумя обломанными стволами, и уже не отбивался – он обронил палку, а просто закрывал лицо руками, защищая глаза от когтей не то двух, не то трех, не то рыжих, не то дымчатых дьяволов: я ни рассмотреть их как следует, ни сосчитать не успел. Мой бросок на помощь предупредил Мартин. Только сверкнула в воздухе искра его ножа, и рубашка Зернова густо окрасилась кровью. К счастью, то была не его кровь.

Звери – я не могу называть их кошками: с кошкой связано что‑то домашнее, уютное, мило мурлыкающее под рукой, – нет, это были именно звери, дикие или одичавшие хищники с голодными блекло‑зелеными глазами. Их было много, очень много – я не считал: некоторые сливались с приютившими их разрывами коры, дуплами, изломами дерева – злые хозяева злого леса. Но почему кошки, домашние кошки, когда‑то урчавшие даже у неандертальских костров? Кто и что превратили их в полурысей, где‑то на деревьях сказочного леса выслеживающих бродящую или ползущую по земле дичь? Наши кошки взбираются на деревья только из страха или в азарте птичьей охоты. Эти жили на деревьях, как белки или как обезьяны. Сейчас они отползли, не атаковали, но совсем не потому, что их испугали наши дубинки: просто кругом было достаточно свежей жратвы, – нож Мартина искромсал, должно быть, дюжину этих тварей.

Когда мы наконец перебрались через завал, на нас страшно было смотреть. Оборванные, исцарапанные, со следами когтей на лице и руках, мы двигались молча, прижимая платки к кровоточащим ранам, стараясь не упустить из виду уходившего вперед Тольку.

– Куда ты гонишь? – не выдержал я наконец.

– Устал, герой? – обернулся он с презрением взрослого к захныкавшему ребенку. – Промыть ранки надо? Надо.