Шерлок Холмс не удался, потому что он слишком книжный, просто необходимая перепроверка французского Дон Кихота. Она доказала, что литературные герои не обладают должной реальностью, чтобы их можно было использовать в программе. В них недостаточно глубины, не хватает противоречий, присущих человеческой натуре. Король Артур провалился по той же причине. Юлий Цезарь? Пожалуй, слишком давнее прошлое — недостоверные данные, граничащие с литературным вымыслом. Моисей? Ditto. Эйнштейн? Может, слишком сложная натура для данной стадии проекта — сначала нужно набраться опыта. Королева Елизавета Первая? Джордж Вашингтон? Моцарт?
«Каждый раз мы узнаем что-то новое, — упорно повторял Ричардсон после каждого провала. — Мы же все-таки не черной магией занимаемся. Мы не некроманты, а программисты, и нам нужно понять, как ввести в программу необходимые данные».
И вот Писарро…
— Почему ты хочешь работать над ним? — спросил Таннер полгода назад. — Жестокий средневековый испанский империалист, это я помню со школьных лет. Кровожадный разрушитель великой цивилизации. Человек без принципов, чести, веры…
— Может, ты к нему несправедлив, — возразил Ричардсон, — Многие столетия о нем говорят только дурное. Но в нем есть черты, которые меня восхищают.
— Например?
— Напористость. Смелость. Абсолютная уверенность в себе. Обратная сторона жестокости, ее хорошая сторона — это полнейшая преданность своему делу, неприятие любых преград. Можно не одобрять то, что он совершил, но как не восхищаться человеком, который…
— Ладно. — Таннер внезапно почувствовал, что устал от этого проекта. — Делай Писарро. Делай вообще кого хочешь.
Прошли месяцы. Ричардсон в весьма расплывчатых фразах извещал его о том, что дело движется, но особой надежды эти слова не вызывали. И вот сейчас Таннер взирал на самоуверенного Писарро в голокамере и все больше убеждался в том, что Ричардсон добился наконец от программы желаемого результата.
— Выходит, ты его заново создал? Человека, жившего пятьсот лет назад?
— Он умер в тысяча пятьсот сорок первом, — заметил Ричардсон.
— Значит, почти шестьсот.
— Он не похож на предыдущих — это не просто копия известной исторической личности, способная общаться с другими только в пределах того, что предусмотрено программой. Если я не ошибаюсь, то перед нами искусственный интеллект, способный мыслить вполне самостоятельно. Иными словами, он знает больше, чем мы в него вложили. Это весомое достижение! Это качественный скачок, на который мы и нацеливались, когда приступали к делу. Использование одной программы для создания новых, способных на действительно самостоятельные рассуждения. Получилась программа, мыслящая, как Писарро, а не на основе знаний Лy Ричардсона о каком-нибудь историке, который поведал о возможных мыслях, Писарро.
— Вот так, — сказал Таннер.
— А значит, мы получим не только ожидаемое и предсказуемое. Будут неожиданности. Сам знаешь, все познается именно благодаря неожиданностям, непредсказуемым соединениям известных компонентов во что-то совершенно новое. Именно это, сдается мне, нам и удалось получить. Гарри, нам, возможно, удался самый успешный в истории прорыв в сфере искусственного интеллекта!
Таннер задумался. Неужели все так и есть? Неужели у них действительно получилось?
А если получилось…
У него вдруг возникла новая тревожная мысль — гораздо позже, чем следовало бы. Таннер уставился на голографическую фигуру, парящую в центре камеры, на свирепого пожилого мужчину с суровым лицом и холодными жестокими глазами. Что это был за человек? Человек, пожелавший отправиться в Южную Америку в пятьдесят, шестьдесят или сколько-то там лет. |