Изменить размер шрифта - +
 — Я окончила пансион в Петербурге, но это было так давно. Кому теперь нужны мои знания! Тем более, что и жизнь начинается по-новому. Всеобуч, ликбезы. Мне это непонятно.

Ратх, видя, что Галию, в общем-то, можно уговорить, подсел к ней поближе.

— Галия, добрейшая душа, вы меня знаете — и я ни разу в жизни не солгал вам. Кроме хорошего вы от меня ничего не видели, верно ведь?

— Верно, деверек, не отрицаю.

— Так вот поверьте мне, ханум. В настоящий момент учитель — самое нужное, самое дорогое лицо во всем обществе. Вы знаете, что сказал Михаил Иваныч Калинин об учителях! О, Галия, я сам слышал его слова. Я сопровождал его в поездке по Туркмении. Мы были в Иолотани, он встретился с одним сельским учителем, выслушал его внимательно и сказал нам: «Мне кажется, учителей, проработавших определенное число лет в отдаленных местах Средней Азии, Сибири и Далеком Севере, надо бы вознаграждать орденом трудового Красного Знамени, как за особое геройство и самопожертвование».

— Неужели, Ратх, такое отношение к учителям? — глаза у Галии заискрились.

— Галия-ханум, вы могли бы обучать женщин грамоте прямо здесь, у вас во дворе. Если согласитесь, я помогу вам собрать женщин нашего аула, — предложила Шнайдер.

Иргизов, следивший с любопытством за беседой, подморгнул озорно Лилии Аркадьевне, затем перевел взгляд на Галию:

— Ханум, эта женщина говорит только правду — верьте мне. Она ведет у нас политэкономию в Доме Красной Армии, и мы все, командиры и красноармейцы, уже знаем прибавочную стоимость наизусть.

— Не очень мудро, Иргизов, — сухо заметила Лилия Аркадьевна.

— Ох, что же я! — спохватилась Галия. — Я же пришла за мужчинами. Ратх, дорогой, и ты тоже, Иргизов, оторвитесь на минуту. Каюм-сердар что-то хочет вам сказать и ждет вас. Я пойду туда — надо подать чай. — И она удалилась так же шумно, как и вошла.

Ратх посмотрел на Иргизова, пожал плечами:

— Отказываться неудобно. Давай заглянем, послушаем, что им от нас надо. Доброго, конечно, ничего не жди. Сейчас они как разворошенное осиное гнездо.

 

IV

 

В комнате Каюм-сердара тесно. На ковре человек восемь: шестеро в папахах и халатах, двое в европейских костюмах. Сам старик в центре внимания. Сидит на красном месте, потчует гостей едой, подливает в пиалы чай. Увидев младшего сына с гостем, привстал, широко улыбнулся:

— Ну, вот и Ратх. Очень хорошо, что пришел, а то люди уже хотели уйти. Садись сюда. Проходите и вы, уважаемый, — пригласил он Иргизова.

Ратх, поглядывая на гостей, узнал в одном посланца Джунаид-хана: недавно он выступал на съезде Советов, ему дали слово. Кажется, его имя Сейид-оглы. Он просил прощения, клялся во всех грехах, совершенных против народа, и просил, чтобы заблудшим душой и умом людям дали место в новом государстве туркмен. Съезд Советов простил басмачам: что ж, коли одумались, пусть займутся мирным трудом. Но что же еще надо этому курбаши?

— Выслушай нас, Ратх, — обратился Каюм-сердар. — Люди очень внимательно следили за вашими собраниями, но не все поняли. Вот уважаемый гость Сейид-оглы хотел бы…

— Я слушаю вас, уважаемый, — сухо сказал Ратх, посмотрев на рябого курбаши с одним глазом.

— Два вопроса у нас, — произнес тот с чванливым достоинством, отпивая из пиалы чай. — Первый вопрос будет таким: являются ли прощенные полноправными людьми?

— Безусловно, уважаемый гость. А почему вы сомневаетесь? — мгновенно отозвался Ратх.

— Но если мы полноправные, то почему ни Джунаид-хана, ни меня, ни других из наших не выбрали в правительство?

Ратх даже удивленно хмыкнул от столь циничного вопроса, а Иргизов откровенно засмеялся.

Быстрый переход