Ратх думал о сыне, который, казалось, без особого труда поднялся до «начальствующих высот» — не горячась и ни с кем не вздоря. Конечно, как и многие тыловики, рвался он на фронт, поскольку стеснялся, находясь в тылу, смотреть в глаза фронтовикам, которых ехало через Красноводск предостаточно. Сын без особого труда, словно стыдясь, что уж коли остался в тылу, то надо трудиться, как все, и не отставать от других, поставил со своей ротой и собранной в окрестных аулах допризывной молодежью портовые краны и заводские крекинги, наладил работу в озокеритовых карьерах Челекена. Позднее, когда Ратх уже был на фронте, Юра вновь занялся нефтью, но уже не в ролиинженера по бурению скважин, а в роли организатора производства нефти. Соответственно, и должность у него стала другой — инструктор обкома. Под его началом центр бурения был перемещен из Центрального Небит-Дага на западные участки, к Каспию, проведена новая гравийная дорога от города к Вышке и водопровод — от Казанджика. Но самое главное — нефтепровод. Он протянулся по барханам, по дну залива к нефтехранилищам Красноводска. После ввода его в эксплуатацию и решилась дальнейшая судьба сына — перевели его в промышленный отдел ЦК КПТ… Но опять же все это, если смотреть со стороны или верить словам Юры, который совершенно ни в чем и никогда не выпячивал себя, а наоборот старался держаться в тени, — свершилось без всякой парадности и шумихи… Сын, конечно же, пошел не в отца, — размышлял Ратх, постепенно настраиваясь на благодушный лад. — Юра — копия матери. Тамара точно такая же. Что не сделает — все жалуется, что не так, как надо получилось, стесняется своей работы, а на поверку — всегда лучше других. Оба они — мать и сын — воплощение доброты и спокойствия. Чужды им суета, горячность и категоричность, оттого и шишек на них нет… Деловитость не допускает шишек и царапин. Это люди новой эпохи. Всякое проявление жестокости они рассматривают, как слабость. Вот и Юра в последнем письме выдал: «Папа, жестокость никогда не была сродни могуществу. Жестокость лишь на каком-то этапе способствовала утверждению слепой силы, но она же потом разрушала эту силу. Вспомни древнейших владык — Чингиз-хана, Тимура… Гитлер — тоже не исключение: его жестокость порождена духовной слабостью».

Самолет сделал промежуточную остановку в аэропорту Баку. Ратх не стал выходить на воздух — спускаться даже по маленькой приставной лесенке ему было трудно. В открытый люк, как только вышли пассажиры, ворвался горячий воздух, пахнущий нефтью. Август давал о себе знать даже здесь, на Апшероне, а каково сейчас в Каракумах! В Ашхабаде теперь марево струится над крышами и асфальтом, а ночью люди спят во дворах, заворачиваясь в мокрые простыни. Ратх представил свой двор с виноградной беседкой и розами. Даже запах цветов ощутил. Когда-то он, на более или менее спокойных отрезках своей жизни, занимался разведением роз. Потом пошли «левые» и «правые» уклоны — и стало не до цветов.

Снова был взлет и прыжок через Каспий по волглому воздуху и — Красноводск. Тут Ратх рискнул выйти из самолета. Стюардесса помогла ему, подставив свое плечо. Ратх поблагодарил женщину и направился, скрипя протезом, к низенькому аэровокзалу.

За металлической загородкой, на площадке стояли несколько человек, в ожидании посадки. Ратх скользнул взглядом по лицам стоящих и заметил знакомое лицо. Угрюмый старик лет шестидесяти с гаком в широкополой шляпе и защитной гимнастерке, с рюкзаком на плече, привлек его внимание. Где-то Ратх его видел раньше. Может быть, видел еще до войны, а может — на фронте.