— Кого вам, товарищ? — не очень дружелюбно спросил Иргизов, чувствуя некоторую неловкость.

— Вас, товарищ лейтенант запаса! — Акмурад подал руку и озорно засмеялся.

— Акмурад — ты?! Черт меня побери, вот так гость! Извини, что с тряпкой. Нина на спектакле, вот я и решил помочь ей.

— Да ну что вы, Иван Алексеевич, — ободрил его Акмурад. — Меня таким делом не удивишь. Знаете, я сколько полов вымыл, пока был в училище. Да и Назиме я тоже помогаю. Так что, в этом мы с вами единомышленники. Иное дело — засиделись вы, Иван Алексеевич в гражданке. Пора бы и командирскую форму надеть — освежить ее на вольном ветре пустыни.

— Ну, Акмурад! — возразил Иргизов. — Вольный ветер, — мой друг и вечный спутник. Я почти все время на просторе. Это тебе повезло — застал меня дома. Вотчина археолога — заброшенные городища и развалины, а они всегда в степи да в горах.

Иргизов отворил дверь, приглашая гостя в квартиру. Акмурад оглядел убранство первой комнаты, заглянул во вторую. Отметил про себя: «Одомашнился командир — ковры, кровати, занавесочки».

— Уютно у вас, — сказал, усаживаясь в старое кресло, купленное недавно Ниной.

Иргизов достал из шкафа бутылку вина, принес сковороду с холодными котлетами. Сказал, накрывая на стол:

— Не так давно получил письмо от Морозова. Он мне сообщил, что у тебя наследник появился. Поздравляю и надо выпить по такому случаю.

– Спасибо, Иван Алексеевич. Сын у меня — еще тот парень. Ну и, конечно же, большой тебе привет от Назимы и Кадыр-аки. Они тебя чуть не каждый день вспоминают. В гости зовут.

Иргизов налил вина в стаканы.

— Ну что ж, за твой приезд, за рождение сына.

— Да я же не пью, Иван Алексеевич, знаете же!

— Ну за рождение сына надо бы выпить, — возразил Иргизов. — Кстати, с отцом-то хоть встретился?

— Пока нет.

— Отыщи его побыстрее, не то обидится.

— Ничего, перенесет. — Акмурад пригубил вино и поставил стакан.

— Все-таки, зря ты с ним так резок, — сказал Иргизов. — Конечно, виноват он. Но если разобраться как следует — заглянуть, так сказать, в человеческую психологию, то можно и простить ему. Человеку, тем более взрослому, нужны долгие годы, чтобы переродиться в своих взглядах на жизнь. С тобой было проще, Акмурад. Ты пришел в Красную Армию едва оперившимся птенцом. Попал под крылышко этаких мощных петухов-бойцов, вроде Морозова, Мелькумова. Они тебя вырастили, дали тебе бойцовские крылья. А отец твой, считай, почти до сорока лет учился жить по старому. Он усвоил назубок все выгоды и просчеты этой несправедливой жизни. Об обычаях не говорю: они с молоком матери вошли в его сознание. Ты не серчай на отца, Акмурад, нельзя так.

— Я не серчаю, Иван Алексеевич, я боюсь его, — признался Акмурад. — Артык-председатель все время напоминает мне: «Ох, Акмурад, чует мое сердце, да и ум подсказывает — не все золотишко отдал Каюм-сердар государству. Отдал половину, а может быть и больше твоему отцу Аману. Ты «расколи» отца. Если признается — ему же лучше будет. А утаит опять, тогда не только ему, но и тебе не поздоровится. Боюсь за отца. Наверное, Артык прав.

— Да, Акмурад, категоричны мы с тобой, — неторопливо, взвешивая каждое слово, заговорил Иргизов. — Мы с тобой воспитаны в строгом революционном духе. Точнее говоря, я сам тебя воспитал в этом строгом духе.