Однако матушка сказала:

– Ты не о том думаешь, Маргарита. Красота преходяща.

Сама она, если и была когда-то красива, после многочисленных родов, а также от излишеств в еде красоту утратила. Матушка, будучи невысокого росту, сделалась полна и одышлива. Она сильно потела, и самые лучшие ароматические масла, которыми она щедро умащала волосы, кожу, не способны были заглушить запах пота. Пышные платья делали матушкину фигуру еще более безобразной, чем-то напоминающей пивной бочонок.

– Какая разница, – отмахнулся братец, увлеченный чудесным танцем.

И верно, сей вечер мог бы стать вовсе огорчительным для Маргариты, но вдруг начался дождь. Потоки воды хлынули с неба, еще недавно чистого. Блеснула молния, потом другая, заглушая музыку, грянул гром… порыв ветра едва не опрокинул стол…

Кто-то закричал.

Завыли псы.

И стало так темно… Маргарита боялась темноты… она так боялась темноты, что сама не поняла, как оказалась под столом. Кругом же гремело, кричало… метались тени, представлявшиеся Маргарите едва ли не бесами, что вышли из преисподней, чтобы утащить ее, своевольную себялюбивую девицу с собой.

От страха она заплакала.

И плакала, казалось, целую вечность, звала матушку, брата, кого-нибудь… она почти поверила, что навсегда останется в ненадежном своем укрытии, когда кто-то огромный, и в первое мгновенье показавшийся Маргарите ужасным, вытащил ее из-под стола.

Маргарита закричала.

– Она здесь! – Голос, в котором не было ничего человеческого, оглушил. – Принцесса здесь!

И только тогда Маргарита осознала, что держит ее вовсе не бес, не сказочное чудовище, а обыкновенный человек, стражник из тех, которые повсюду сопровождали матушку, брата. Она вновь расплакалась, на сей раз от величайшего облегчения. И плакала, вздыхая, размазывая слезы, пока ее несли на баржу, где передали на руки служанкам матушки.

Та была в ярости.

– Посмотри, Маргарита, на кого ты похожа! – Она отвесила дочери пощечину. – Ты выглядишь как свинарка, а не как принцесса!

Маргарита разрыдалась, не столько от боли, хотя пощечина была болезненной, сколько от невероятного огорчения. Ей-то представлялось, что матушка волнуется.

Переживает.

И мечется, спрашивая всех, где же Маргарита. И что появлению ее, чудесному спасению от грозы, она обрадуется. Быть может, обнимет, сбросив маску равнодушия, и погладит по спутанным волосам, скажет, что ничего страшного не случилось…

Действительность редко соответствовала ожиданиям Маргариты.

Пожалуй, именно тогда она осознала, что матушка ее не любит.

И Маргарита самозабвенно рыдала, пока лицо ее не опухло от слез, а голос не сделался сиплым, старушечьим.

– Выглядишь отвратительно, – брезгливо произнесла матушка, которая заглянула, чтобы проверить, как исполняются ее приказы. И служанки, страшась гнева королевы, злопамятности ее, низко склонили головы. Но во взглядах их Маргарите виделась насмешка. – Ты позоришь весь наш род…

И матушка вышла, оставив Маргариту наедине со слезами и ночными кошмарами.

Ей снилась гроза. И теперь молнии, все, какие были на низком небе, летели к ней, желая уязвить, испепелить. Черная же земля раздавалась, выпуская кривоватые, искаженные фигуры, не то людей, не то демонов. Они тоже желали схватить Маргариту…

Проснулась она больной.

И остаток пути, к вящему матушкиному неудовольствию, провела в постели, почти не вставая. Матушка, которая испытывала лишь раздражение – дочь всегда была чересчур капризна, своевольна, – заглядывала ежедневно, желая убедиться, что болезнь ее – не есть притворство.

В Париже Маргарите стало легче.

Ее несказанно удивил, поразил этот город, о котором ей столько доводилось слышать, что от отца – а рассказывать он умел, не важно, о балах ли, о турнирах; что от служанок.