Когда Ричард присоединился ко мне, настроение его было бодрым, мысли сосредоточились на путешествии, он с любопытством осматривал корабль, расспрашивал о том, какую он мог развить скорость, интересовался видами на погоду. Мы не пробыли на борту и часа, как он объявил, что вместо долгого морского путешествия мы повернем на север, в сторону Армении и далее пойдем по суше, по старой дороге, по которой в былые времена прошло множество крестоносцев и паломников.

Я понимал, что его веселая бодрость объяснялась тем, что он перехитрил Хьюберта Уолтера, верного друга и слугу, готового скорее объявить его сумасшедшим и заковать в цепи, нежели видеть, как он пускается в такую опасную авантюру.

19

Внезапное отплытие из Палестины и тайное изменение маршрута породили ореол таинственности, замешательство и противоречивые толки вокруг того периода карьеры Ричарда Плантагенета. Двумя годами позже, на заседании суда в Хагенау, где его враги неистовствовали, а друзья отвергали обвинение в организации убийства Конрада де Монферра, придавалось большое значение тому факту, что он отплыл из Палестины практически без предупреждения и без надлежащего церемониала. Один из свидетелей говорил, будто Ричард настолько боялся мести со стороны семьи и друзей маркиза, что не осмелился задержаться даже для того, чтобы попрощаться с королевой. Несомненно, это показание представлялось очень весомым в глазах простых, рассудительных, традиционно мыслящих людей, которым идея путешествия через полмира без оружия и свиты, в попытке спасти трон от двух прочно закрепившихся на нем врагов, казалась слишком фантастической. К счастью, имелись показания Хьюберта Уолтера о письме, полученном от Элеоноры, и о том, что Ричард, безоружный, один и без охраны, посетил дворец, где жили женщины и где королева Англии оказала гостеприимство жене Конрада, а также двум сотням его сторонников, составлявшим ее эскорт.

Эти факты, рассматривавшиеся на открытом судебном заседании, попали в труды историков, а менестрели, сочтя их неинтересными, не упоминали о них в песнях и рассказах. Их больше занимало исчезновение Ричарда, и почти неизменно все они пели о кораблекрушении. Это понятно, потому что Ричард отплыл из Акры с явным намерением добраться морем до Англии. Хьюберт Уолтер, а также все те, кто пришел попрощаться с ним в тот печальный вечер (они же отрицали факт преднамеренной «секретности» поспешного отплытия), считали, что он направлялся в один из своих пяти портов. Потом король исчез, и снова о нем услышали, когда он уже находился в центре Европы. Почему? Ответ был прост: он стал жертвой кораблекрушения. Длительное время — во всяком случае, пока я не сделал это сам — никто, кроме капитана «Святого Иосифа» и его команды, не мог опровергнуть эту версию, и к тому времени передававшиеся из уст в уста песни повсеместно распространили ее. «Увы, у скалистых берегов Истрии разразился страшный шторм…» — пели менестрели и миннезингеры.

В действительности же мы в золотом октябре, при тихой погоде, доплыли до Силиции, где купили лошадей и провизию и без промедления поехали дальше.

Это был любопытный и во многом приятный эпизод. Путешествие всегда словно прерывало мои мысли и чувства. Я шел, плыл, ехал как существо, оторванное от своих корней, человек без прошлого и будущего, живя — так, на мой взгляд, живут лишь истинно счастливые люди — настоящим моментом. Я понял это, когда ездил верхом со Стивеном, а потом при переходах по Святой земле. Мысли одолевают меня только во время остановок и привалов, и если они становятся слишком невыносимыми, у меня немедленно возникает стремление двигаться дальше. Поэтому — и не только поэтому — наше путешествие оказалось превосходным.