Изменить размер шрифта - +
Животов отнимет, а то и веку решит!

 

– Ну, вздор!

 

– Чего вздорить-то. Неш не бывальщина? – встрел опять молодой.

 

– Нельзя, родной, никак нельзя нам ничего с ними поделать, – сказал старик.

 

– Храбрые вы уж такие, видно.

 

– Вот те и храбрые. Храбрись не храбрись, а храбрее мира не будешь, – опять заметил молодой.

 

– Да миру-то что?

 

– Миру-то?

 

– Да.

 

– Ловко рассуждаешь! Што миру? Он теперича по злобе мой двор зажжет да всю деревню спалит. Миру што?

 

– Ну, так, гляди, и спалит!

 

– Да неш тебе говорят небывальщину, што ли!

 

– Ну, а казаки?

 

– А казаки што? Они свое дело знают: кур ловят да за бабами гоняются; а може и сами тут же.

 

– С ворами-то?

 

Молодой не ответил.

 

– Кто ж их ведает? – сказал вместо него старик. – Болтают, а мы – господи их знает. Про то знает начальство, каких оно людей приставляет.

 

– Ночевать, видно, господа! – обратился к нам приказчик.

 

– Что ж? ночевать так и ночевать, – проговорили все чуть не в один голос.

 

Ехать у всех отшибло охоту. Хозяева как будто не обратили на это никакого внимания, только молодой как будто успокоился и, хлебнув две-три ложки, сказал совсем не тем голосом, каким говорил до сих пор.

 

– Ему, вору-то, чту тебя загубить али село спалить? Ему все одно, одна дорога; а ты поди, там пойдут тебя водить да тягать, чего не держал да чего не ловил? а тут мир, – за всю беду ты и в ответе.

 

– А видите вы этих мошенников когда-нибудь?

 

– Хоть и видишь, так што ж?

 

– Нет, я так: можно ли их видеть?

 

– Чего не видеть? Ведмедь зверь, да и того видают, а то чтоб человека да не видать.

 

– А ты видал когда?

 

Мужик помолчал и положил ложку. Баба взяла чашку и пошла за кашей.

 

– Годов с шесть, али больше, пожалуй, – сказал он, – раз такого страху набрался, что и боже мой.

 

Мы стали слушать.

 

– Верстах в десяти тут от нас, сбочь большака-то, есть село, – мимо, почитай, завтра поедем, большое село, – и продавал в этом селе один мужик лошадь. Нашинские мужики баили – добрый мерин, гонкий и здоровый. У нас на ту пору лошадь, знаешь, охромела, а время тож вот как теперь – ярмачно, езды много. Вот я встал этак еще где тебе до зорьки, взял денег рублев сорок, али побольше, да и пошел в то село. Иду по леску-то, да и думаю: дай срежу дубину; не ровен, думаю, час. Гляжу по кустам-то и вижу, важная растет хворостина, с комельком, знаешь, – ну я ее и срезал. Срезал, иду да веточки ножом и опускаю, ловкая вышла дубинка. Вот, думаю себе, если кого перекрестить, – почухается, а сам все иду. Прошел этак еще версты с три, гляжу, впереди под самой под опушкой, к дороге-то впереди меня шагов этак за тридцать, сидит человек, ноги свесил в канаву, шапки на голове нет, волоса длинные, как быть, к примеру, у дьячка молодого, в портишках, а плечи голые. На коленях у него лежат какие-то лохмотенки суконные, и он в них пальцами-то перебирает, ищется, стало.

Быстрый переход