Жаллю поднялся со стула и подошел к окну. Ему нравилось разговаривать, повернувшись к собеседнику спиной.

— Думаю, на сегодня все, — сказал он.

Я собрал карандаши и бумагу.

— Вам ведь случалось беседовать с Блешем, мсье Брюлен?

— Разумеется. И нередко. Частенько случалось.

— Говорил он вам, что он думает об этой плотине?

— Право…

— Ну-ну, не увиливайте. Блеш доказывал вам, что эта плотина ни за что не устоит, как и все плотины этого типа. У него это навязчивая идея… А как вы сами-то думаете, мсье Брюлен?

— Увольте… Я недостаточно разбираюсь в этом деле, чтобы…

— Значит, вы думаете так же, как он. Да-да, не спорьте. Этот человек причинил мне столько зла… И надо же, чтобы… Ну да ладно. Не буду вас задерживать, мсье Брюлен.

Жаллю засунул руки в карманы. Он буквально задыхался от гнева. Я вышел, стараясь не шуметь. Вечер еще не наступил, но тень от плотины уже накрыла долину. Я был свободен до завтрашнего дня. Свободен терзаться сомнениями, обвинять Ману, обвинять себя, перебирая бесчисленные обиды, быть может, воображаемые. Я шел по извилистой дорожке, ведущей к озеру. Наши разговоры с Ману… видит Бог, сколько мы с ней говорили… Я помнил их все, до единого слова. Помнил даже ее интонации, колебания, недомолвки. Когда я ей говорил:

— Ману, ну что же нам теперь делать? — она отвечала:

— Пьер, наберись терпения.

— Я уж и так терпелив. Да что толку?

— Почему ты вечно стараешься сделать мне больно?

— Ману, это несправедливо. Наоборот, я так хочу, чтобы ты была счастлива!

А то, что я не решался высказать вслух, я писал ей в своих письмах: «Я понимаю, что ты не можешь уйти от мужа. Да он, вероятно, и не даст тебе развода. Но мы могли бы найти другой выход…» К несчастью, другого выхода не было. Сколько я об этом ни думал, ничего не приходило мне в голову. Вот если бы Ману рассказала Жаллю о своей работе над книгой, она, возможно, могла бы отправиться в путешествие, чтобы поискать сюжет для нового романа. Мы поехали бы вместе — на три месяца, а то и на полгода. Это как раз то, что нужно. Мы были бы спасены! Но раз она не желает ничего ему говорить, что толку настаивать! Если я ничего не придумаю, наша любовь — я это чувствовал — обречена. Я бы пошел на что угодно — до того туго мне приходилось. Потому-то, едва завидев возможный выход, я ни на минуту не задумался, разумно ли это, осуществимо или безрассудно. Я тут же принял решение и поделился им с Ману. Вид у меня при этом был такой торжественный, что Ману принялась надо мной подтрунивать:

— Берегись, милый, похоже, ты сейчас наговоришь глупостей. Как тебе нравится мой чай?

В тот день она в самом деле забавы ради приготовила чай с мятой. Он был восхитителен, как и все, что она делала. А так как Ману обожала комплименты, я на них не скупился. Но больше всего мне хотелось поскорее рассказать ей, что я надумал.

— Ты ведь любишь меня, Ману?

Она прыснула, и я продолжал с досадой:

— Пойми, Ману, это очень важно. Если ты меня не любишь, не стоит и продолжать. Значит, любишь? В самом деле? Ну хорошо… С другой стороны, ты не можешь бросить мужа. Это мы уже выяснили.

Тут я поставил чашку, потому что мне необходимо было размахивать руками, как адвокату, чтобы перейти к самому трудному. Но мне удалось возбудить любопытство Ману, и теперь она с ласковой усмешкой смотрела на меня.