— Не мучь себя понапрасну, — сказала Ману. — Я ведь тоже ищу выход.

Она приподнялась на локте и так сильно приблизилась ко мне, что ее лицо показалось мне не таким, как всегда, а совсем другим: сумрачный взгляд, темный провал рта, на щеках пролегли страстные тени.

— Я никогда не откажусь от тебя, слышишь, Пьер?.. Никогда! Что бы ни случилось!

Она повторила это с болью в голосе: «Что бы ни случилось!» — и положила голову мне на плечо.

Больше мы о моем плане никогда не вспоминали. Я вновь обрел веру. Ману — тоже. И снова какое-то время мы были счастливы, как в первые дни.

Должно быть, погрузившись в свои воспоминания, я слишком ускорил шаг. Запыхавшись, я остановился передохнуть возле сторожевой будки, от которой начиналась дорога, ведущая на верх плотины. Двое оборванных солдат курили одну сигарету на двоих, передавая ее друг другу через равные промежутки времени. Еще один готовил внутри какое-то тошнотворное варево. Прямо за ними простирались пустыня, красные холмы, окружившие черное озеро. Я пошел вдоль берега, который слева от меня круто спускался к неподвижной воде.

Здесь больше ста метров глубины. Если бы Ману только увидела это озеро, она бы поняла, как можно исчезнуть бесследно… Да нет, то была просто глупая выдумка. К тому же Ману не хотелось уезжать из Франции — я это еще тогда почувствовал. И вскоре мне вновь пришлось убедиться в этом. Она позвонила мне на работу, чтобы договориться о встрече. Ману была так взволнована, что я забеспокоился, не стряслось ли что-нибудь.

— Что-нибудь серьезное, Ману?

— Хуже, чем ты думаешь. Я тебе потом объясню.

— Скажи прямо сейчас.

— Ну ладно… Вскоре муж должен ехать в Афганистан, и он хочет взять меня с собой.

Она повесила трубку, а я провел всю первую половину дня в страшной тревоге. Мы встретились у меня дома. Я купил холодного цыпленка и пирожные, но есть нам не хотелось. Еще никогда я не видел Ману в подобном состоянии.

— Но ведь он не может тебя заставить, — уговаривал я ее. — К тому же я не представляю, что с тобой станется в этой стране. Это же чертовски далеко.

Я принес атлас, но она не стала смотреть. Она была так упряма, так враждебно настроена, что я не знал, как ее успокоить.

— Может, он еще передумает? — сказал я без особой надежды.

— Он?.. Сразу видно, что ты его не знаешь. Раз он хочет меня увезти, значит… Пьер, бедняжка, не могу я с тобой об этом говорить…

— Нет-нет, говори… Прошу тебя.

— Лучше не проси. Не хочу вмешивать тебя в эти дела. Ты-то порядочный человек…

— Что ты имеешь в виду?

Но я так и не добился от нее ничего более определенного. И в последующие дни она ничего не говорила. Но я предпринял еще одну попытку, рискуя рассердить ее по-настоящему. Чего она не может мне сказать? Я клялся, что не стану принимать этого близко к сердцу; напротив, ее молчание для меня оскорбительно. Неужели в ее жизни есть запретная зона, куда я не имею доступа? Но тогда я так не считал. Если попытаться выразить словами смутные подозрения, возникшие у меня в то время, вот что, наверное, получилось бы: Ману лгала мне, утверждая, что муж для нее уже давно ничего не значит. Возможно, ей пришлось уступить его прихоти, чтобы усыпить подозрения. Короче, я позволил подозрительности завести себя слишком далеко по ложному пути, а Ману меня поощряла. Впрочем, говоря о запретной зоне, я почувствовал, что истина была где-то рядом. Вот только какая истина? Что на этот раз пыталась утаить от меня Ману? Хотя в ту пору я так далеко не заглядывал. Лишь одно меня интересовало: уедет ли Ману? Если уедет, это будет доказательством, что муж сохранил на нее все права.