«— Только что обнаружен новый факт, — сообщил диктор. — Отпечатки пальцев на анонимном письме идентичны отпечаткам на бутылке. Следовательно, Крису писал убийца Коринны Берга. Напрашивается вывод: Оливье Жод не вешался. Его задушили, а затем инсценировали самоубийство. Жизнь Криса Марешаля действительно подвергнется опасности, если он рискнет выйти сегодня вечером на сцену. Наш корреспондент побывал у дома певца. Ему с трудом удалось пробиться сквозь плотные ряды людей, стекающихся к жилищу звезды эстрады. Здание строго охраняется. Крис закрылся у себя в квартире. Туда впускают лишь самых близких. Узнать, будет он петь или нет, пока невозможно. Префект полиции опубликовал краткое заявление, в котором, в частности, говорится: „Только Кристиан Марешаль вправе принять решение. В случае, если он будет выступать, служба безопасности примет меры к недопущению каких бы то ни было эксцессов“. Конец цитаты».

Раймон включил телевизор, стоявший ближе других. Замелькавшие кадры тут же пробудили его ревность: улица, где живет Крис… головы… головы… Человек триста… триста лиц, повернутых к окнам второго этажа. На перекрестке — полицейская машина. На экране возник журналист с микрофоном:

«— А теперь узнаем мнение мясника квартала…»

Крупный план: туши, телячьи головы, бараньи ляжки. Потом во весь рост мясник — усатый, здоровенный, он вытер руки краем своего фартука и произнес с бургундским акцентом:

«— Я уверен, что это — шантаж… Кто из нас анонимок не получал?.. Да я первый, во время войны… Если каждый раз, когда тебе грозят дать под зад, снимать штаны…

Вокруг одобрительно засмеялись.

— А вы, мадам, что думаете?

Изумленная старушка торопливо прикрыла лицо.

— Нет-нет, я политикой не занимаюсь.

— А вы, молодой человек?

— Пусть поет.

— А если с ним что-нибудь случится?

— Да мы все туда придем… Все наши парни, я имею в виду… Думаете, хуже полиции справимся?.. Вашему этому… ну, тому, кто пришиб Коринну… лучше ему вообще там не показываться, вот что я скажу».

Раздались возгласы поддержки, и парень возбужденно замахал руками, приветствуя невидимых зрителей. Камера снова показала дом Криса: балкон, закрытые ставни.

«— Слово за вами, артист», — сказал репортер.

На мгновение Раймону захотелось смешаться с толпой. Послушать зевак, пройти сквозь скопление людей к подъезду, улавливая за спиной шепот: «Это — Рай… Тот самый… Он еще поет в „ТВ, давай“… Лично мне он нравится больше, чем Крис». Одна его половина погружалась в мечты, а другую переполняла решимость отчаяния. Нет! Даже речи не может идти ни о каких выходах! Тут же нарвешься на приятелей, они будут сочувственно хлопать по плечу, утешать. Сегодня день Криса. Только на него и смотрит вся страна…

Ну и пусть! Раймон выключил телевизор и выпил немного скотча. Может, еще все переменится. О! Если бы таинственному убийце удалось исполнить угрозу!.. Ну и что из этого?

Он вдруг ясно, словно со стороны, увидел свое будущее: никогда ему не стать настоящей эстрадной звездой. Пластинки, конечно, у него еще будут… если удастся найти хорошие песни, причем написанные специально для него. Но путь на сцену ему заказан… потому что он неловок, потому что он чернявый, волосатый, коренастый, как крестьянин Канталя. И, сознавая это, он всегда безумно волновался перед выходом. Еще несколько лет, а может, месяцев, и он займет свое место — певца народных праздников или крошечных курортных городков… Он уже сейчас видел свое имя на афишках: «Рай… плейбой государственной телерадиосети»… Он словно уже читал статьи в «Утреннем вестнике черной горы» или «Рожке Маржериды»: «Наш земляк исключительно талантливо исполнил очаровательные куплеты, которые…»

Он рывком перевернулся на другой бок.