Жаллю не было на плотине почти неделю. Ему пришлось отправиться в Рим на встречу с группой деловых людей. А для нас с Клер наступили чудные времена. Как вынырнувший на поверхность пловец, я почти физически ощущал, что на меня теперь ничто не давит. Я снова стал обращать внимание на окружающих. Плотина уже не казалась мне тюрьмой. Завтраки и обеды больше не напоминали томительные партии в покер, когда игроки пытаются по глазам угадать намерения противника. Мы с Клер могли сколько угодно разговаривать, выходить из дому безо всяких предлогов.

— Вот видишь, — радовалась она, — как нам хорошо вдвоем. Мы с тобой прекрасно поладим.

И она говорила о своих планах на будущее. После так называемого несчастного случая я вернусь в Париж, и она приедет ко мне.

— Кстати, где ты живешь? Я даже адреса твоего не знаю.

— На улице Алезиа. Но прийти туда — чистое безумие.

— Почему же? Париж велик… Улица Алезиа далеко от Нейи… Какое-то время я могла бы скрываться у тебя. Мне так хотелось бы посмотреть, как ты живешь! Мне это важно знать… на будущее. Там, где мы поселимся, мы найдем похожую квартиру, и я устрою все точно так же, как у тебя в Париже.

— Там, где мы поселимся?..

— Нам незачем уезжать на край света. Можем обосноваться в Лондоне. Рене там никогда не бывает.

Ману шептала мне на ухо: «Вечерний Лондон — просто чудо!.. Мы будем гулять под одним зонтиком…»

— Ты что-то имеешь против Лондона? — настаивала Клер.

— Ничего.

Клер продолжала налаживать наш быт с присущим ей вниманием к мелочам, что действовало мне на нервы. Словно я был уже женат, пристроен, приручен, опутан по рукам и ногам… В мечты Ману всегда верилось с трудом, слишком многое в них зависело от случая. Зато планы Клер отличались точностью, но, осваивая будущее, она тем самым разрушала его. И все-таки я уже сказал «да». Я продолжал соглашаться, в душе отвергая все, что она предлагала. Послушайся я ее, и наш побег готовился бы так же тщательно, как боевая операция. Мы бы изучали его по карте, репетировали на местности. Жаллю наложил на Клер свой отпечаток. Во многих отношениях она напоминала его. И в частности, этой страстью все рассчитывать, взвешивать, заранее подчиняя события своей воле. Я просто задыхался, когда она так вот расписывала все буквально по минутам. Потому-то я больше и не пытался спорить. Что бы она ни предлагала, я повторял: «Согласен». Отныне я всегда соглашался с ней. Мы отправимся в Кабул в семь утра, там мы расстанемся, она снимет номер в недорогой гостинице «Руаяль», где запишется под чужим именем… На следующее утро до десяти часов она будет ждать меня у гаражей «Форда». Если я не приеду, значит, все произошло так, как задумано. Тогда она возьмет напрокат машину и уедет. Согласен!

— Скажи, наконец, что ты сам об этом думаешь? — возмутилась она. — С тобой невозможно разговаривать.

— Все это кажется мне вполне разумным, — отвечал я. — Дело решенное. Стоит ли без конца пережевывать одно и то же?

— Приходится пережевывать, если хочешь, чтобы все прошло без сучка, без задоринки. Скажи откровенно: как, по-твоему, из этого что-то выйдет?

— Я вынужден так думать. Если я скажу, что в гостинице у тебя могут спросить документы, ты ответишь, что это зависит от чаевых, что ты все уладишь и что мне незачем беспокоиться. Ладно! Пусть будет по-твоему.

Мгновение мы смотрели друг на друга как враги. Возможно, Ману меня и не любила. Но даже в разгар ссоры мы все-таки были с ней заодно; между нами существовала подспудная связь, глубокая внутренняя общность. Оба мы в равной степени были наделены воображением и слабостью; потому-то мы инстинктивно признали друг друга при первой же встрече.