— Если книга будет иметь успех и я заработаю много денег, знаешь, чего бы мне хотелось? Поехать за границу вдвоем с тобой… Путешествовать… Мы могли бы пожить в Лондоне…

Ману забывала, что не хотела разводиться. Она курила, полуприкрыв глаза, поджав ноги, и, возможно, в мечтах уже писала вторую книгу. Я смотрел не нее, затаив дыхание, боясь нарушить очарование.

— Вечерний Лондон — это чудо! Мы будем гулять, прижавшись друг к другу, укрывшись под одним зонтиком… никто нас там не знает… Пошли бы вместе в театр…

Сквозь табачный дым ей уже виделся лондонский дождь. Было так тихо, что хотелось закричать. Я боялся пошевелиться, весь истерзанный, однако уже готовый поверить. Но стоило мне спросить:

— Ману… Неужели это правда? — и она откидывалась на спинку, ища мою руку.

— Иди ко мне, Пьер!.. Иди скорее…

Вдали, за стенами крепости, слышался шум водопада. Вентилятор жужжал, как майский жук. Как же живут здесь все остальные? У многих семьи в Кабуле. В основном это люди без проблем и, вероятно, без желаний. Они зарабатывают деньги, строя для себя изо дня в день будущее мелких рантье, о котором стараются не говорить. Какое же будущее ожидает меня? На самом-то деле у меня нет будущего, как у человека, потерявшего свою тень. Будущее у меня отняла Ману. Возвращаюсь к этому все время, так как здесь кроется подлинная причина моего несчастья. Ману, когда она не мечтала, иной раз задавала очень точные вопросы.

Много ли денег приносит автору изданная книга? А если ее переведут на другие языки? А если захотят экранизировать? Я не решался сказать, что ей следует запастись терпением, что ее талант еще не окреп. Мои уклончивые ответы вызывали у нее глухое раздражение, как будто ее успех зависел лишь от меня. Но она меня ни в чем не упрекала. Просто вдруг становилась рассеянной, словно подсчитывала, вернее — прикидывала… уж не знаю что. В такие минуты она жила в ином измерении, где мне не было места, и я жестоко страдал от того, что она не допускала меня в свой мир. Что за планы обдумывала она, оставляя меня в плену у безрадостного настоящего, где наше счастье было таким непрочным? Но подобные мысли пробегали легкой тенью, и руки Ману, обвиваясь вокруг моей шеи, прогоняли любые сомнения. И все же…

И все же моя печаль понемногу обретала очертания. Хотя даже себе я не мог бы объяснить, в чем тут дело. Прошло немало времени, прежде чем я понял, что Ману не предпочитала меня всему. Это слово пришло мне в голову лишь здесь, на плотине, в тот день, когда, заключенный, как в тюрьму, в свою бетонную камеру, скрестив руки на затылке, я пытался укрыться в прошлом. Нет, Ману не предпочитала меня всему. Она не ставила меня превыше всего, тогда как для меня в ней заключался целый мир. Она была в нем природой, Богом и звездами. И именно это слово помогло мне рассеять мрак. Взять, например, нетерпение Ману, когда я говорил, что договор с ней еще не подписан.

— Ведь ты мне веришь? — твердил я ей. — Это дело решенное. Но у фирмы есть свои традиции. Не принято торопить главного…

Ману слушала, уставившись поверх моего плеча на что-то у меня за спиной, и я ненавидел этот ее устремленный вдаль, не замечающий меня взор.

— Может, тебе нужны деньги?

Я сам испугался, задав ей этот вопрос. Наверняка Ману рассердится. Но, втайне от самого себя, я почти желал поругаться с ней по-настоящему, чтобы выманить наружу все задние мысли и передавить их, как вредных насекомых. В ту же секунду я понял, что попал в точку, и, не удержавшись, заметил:

— Неужели тебе нужны деньги? Иначе говоря, ты богата, живешь куда лучше, чем я, привыкла к роскоши, которую я не смог бы тебе дать, и все-таки нуждаешься в деньгах!

Вопрос звучал оскорбительно, но она не обиделась.