Это отнюдь не означает, что в историческом материализме должны быть выделены две отдельные и изолированные сферы: «активная» политика и пассивная «история» — одна целиком управляемая приливами-отливами движения масс, другая — идеально свободная от них. Здесь уместно рассмотреть незаслуженно забытый вопрос о взаимоотношении (действительном и потенциальном) между «историографией» и «теорией» в марксистской культуре вообще. Политическая обусловленность современных марксистских и немарксистских работ по истории хорошо известна. (Она, конечно, не является формой единства теории и практики в классическом смысле.) Исторические знания, содержащиеся в современных исследованиях по политической или экономической теории в рамках марксизма или необходимые для них, рассматривались не так часто. Следует отметить, что на самом деле достижения марксизма в области историографии потенциально очень важны для развития марксистской теории. Несмотря на формирование крупных школ марксистской историографии почти во всех развитых капиталистических странах, исторический материализм как теоретическая система от этого мало что выиграл. До сих пор не наблюдалось ощутимой интеграции результатов марксистских исследований по истории с марксистской политологией и политэкономией. Эта аномалия покажется более значительной, если вспомнить, что в эпоху классического марксизма профессиональная историография этого типа не существовала, а ее появление на более позднем этапе не повлияло сколь-нибудь существенным образом на постклассический марксизм. Ее новизна и значение для структуры исторического материализма в целом не вполне еще ясны.

По меньшей мере можно предположить, что в марксистской культуре будущего, какой бы она ни была, будет восстановлено равновесие между «историей» и «теорией», что, в свою очередь, повлечет за собой изменение ее нынешних очертаний.

Имеется еще одна мысль в работе, которую необходимо прокомментировать. Символом единства теории и практики пользуются тогда, когда хотят подчеркнуть структурное различие между классическим и западным марксизмом. Это различие действительно существует, но способ его подачи в этой книге имеет цель увести классический марксизм от критического разбора. Практическое единство последнего с борьбой рабочего класса своего времени, которое действительно возвышает его над появившейся позднее традицией, служит эталоном для сравнения различных течений в рамках исторического материализма. Как только единство теории и практики становится относительным, даже наука, связанная тесными узами героизма с рабочим классом, нуждается в постоянной и тщательной переоценке.

В данном обзоре классическому марксизму и не приписывается совершенство, но его недостатки видятся в пробелах, которые могут быть восполнены дальнейшим развитием теории, а довершить его западные марксисты не смогли. Вероятность наличия в классическом наследии элементов, не столько недоработанных, сколько неверных, не принималась с достаточной серьезностью. Первым поколениям марксистов отчасти не хватало именно исторического знания прошлого, которое они проживали как настоящее. Такое знание позволяет провести новый научный анализ их работ и требует его проведения.

Короче говоря, классический марксизм должен быть подвергнут самому глубокому осмыслению и критической оценке в не меньшей степени, чем порожденные им постклассические направления. Переосмысление классического марксизма потребует большей смелости и спокойствия, чем анализ западного марксизма, особенно если учесть то благоговение, с которым почти все серьезные социалисты относились к основоположникам исторического материализма, а также если учесть отсутствие интеллектуальной критики в их адрес, которая оставалась бы столь же решительно революционной с точки зрения своей политической позиции.