Тропинка то теряется в траве, то снова проступает. Похоже, вскоре она исчезнет, и придется продираться сквозь кусты… Кстати, совершенно незнакомые: стволы красно-коричневые, ветки похожи на расчески, истыканные острыми шипами. Листья мелкие, будто лаковые. Кажется, эта штука вечнозеленая. И деревья незнакомые — кора слишком толстая, изрытая трещинами.

— А вот вообще — где мы? — Хелен, задумавшаяся о том же, что и я, все время оборачивается, ожидая какого-то подвоха.

Никто не чувствует себя в безопасности, и чем дальше от нас прочные стены Института, тем тревожнее на душе — какой-то чуждостью веет от этого места.

— Где-нибудь вблизи Австралии? — предполагает Илай. — Там все странное. Кто-нибудь был в Австралии?

— Или это африканский остров, — продолжает мозговой штурм Рио. — Или Галапагос. А может Мадагаскар? Фиг его знает, да и знание нам не поможет.

Как я и полагал, тропинка окончательно пропадает, и теперь наш путь пролегает между колючими кустами — вместо того, чтобы двигаться к цели, мы ходим зигзагами, огибая кустарник. Вскоре им на смену приходит стена зарослей, похожих на бамбуковые, дальше идем вдоль них.

В небе крутят спираль крупные птицы. Альбатросы, наверное. Борис зол, движения его резкие, размахивая руками, он пинает траву и камешки. Он псих, который не способен контролировать чувства, и от недостатка ума вымещает злость на окружающих и окружающем. Я высовываюсь чуть больше остальных, мне больше и достается. Хелен хреново: ее качает из стороны в сторону, на лбу блестит пот, глаза красные. Илаю тоже паршиво, он дышит, как паровоз. Хорошо или плохо Рио, сказать трудно — он просто дерганый и пугливый, как обычно.

— Не вижу смысла в этом всем, — говорит Борис. — На хрена мы здесь? Премся по колючкам… Тупость. Хоть бы вылезло что — чисто так, для движняка. И пить хочется постоянно, — он присасывается к фляге, делает несколько глотков, капли катятся по подбородку; неохотно отрываясь от фляги, продолжает: — Где там у нас ручей?

Рио указывает левее:

— До него километра три. Учитывая, с какой скоростью мы плетемся, час ходу минимум. Придется делать крюк, без воды мы не сможем, а той, что во флягах, недостаточно.

Недовольный Борис издает то ли рык, то ли стон. Нервный он какой-то, неадекватный. Или это у него из-за плохого самочувствия? Нет, скорее всего, он просто агрессивный злобный придурок. Хелен дышит шумно, все время останавливается, периодически ее тошнит, и она убегает в кусты. Это совсем плохо — девушка теряет жидкость, а воды у нас мало. Но ничего, скоро доберемся до ручья, а дальше будем двигаться вниз по течению и пить, когда захочется.

Пока добрели до места, всю воду споили Хелен, только Борис ни с кем не делился. Увидев заросли тростника, опустошил залпом флягу и устремился к воде, продираясь через сухие стебли с таким грохотом и треском, словно ломится стадо кабанов. Хороший мальчик, протоптал нам дорогу.

Оставив Хелен сидеть на поляне, мы спешим за сербом. Искин в Институте предупреждал про обезвоживание и приступы слабости, но ничего, вода близко. И тут доносится злобная ругань Бориса, добравшегося до воды:

— Это нельзя пить! Нельзя! Мы сдохнем тут! Все сдохнем!

— Что там? — кричит Илай.

— Сука, вода говенная! Воняет. Пить ее нельзя.

— Сильно воняет? — спрашивает Рио.

— Подойди и сам в нее нос сунь!

Вываливаемся на берег сплошь из застывшей потрескавшейся грязи. Ручей шириной метра полтора, глубокий, с медленным течением, на первый взгляд чистый.