Итак, зашли к директору. Сразу же скажу: это был красивый человек; красивый какой-то своеобразной мужской обстоятельной красотой. Несколько лет спустя он покажет мне свой портрет, писанный известным питерским художником, и скажет: похож на какого-то испанского гранда, но ничего не поделаешь: таким меня увидел художник. И в самом деле: несколько вытянутое лицо, усы, бородка и умные выразительные глаза, в которых читалась затаённая грустная дума. Может быть, он предчувствовал свою скорую, внезапную и совершенно нелепую кончину, может быть, и что-нибудь другое, но теперь, когда его нет и я уже не стеснён опасением, что он будет читать мои аттестации и может подумать, что я льщу ему, — свободный от этого, смущающего душу обстоятельства, могу сказать: человек этот был не только самых высоких внутренних достоинств, но ещё и порядочный во всех мелочах своего внешнего поведения.

Смирнов-Денисов сказал нам просто:

— Буду читать вашу рукопись, а когда прочту — позвоню вам.

На том мы и расстались.

Шли домой по берегу канала Грибоедова. Я не знал, почему именно так был назван канал, перетянутый, как ремнями, живописными мостами, но думалось мне: именно где-то здесь рядом жил Александр Сергеевич Грибоедов, и здесь же недалеко речка Мойка и на её берегу была квартира его великого тезки Пушкина. И, может быть, два поэта гуляли тут по вечерам… Как волнительно думать и мечтать об этом, какой святостью и благословенным озарением дышат эти места!

Я мало знал Смирнова-Денисова, но был почти уверен: роман он не напечатает. Слишком многих больно жалящих существ опрокинет он на себя, и это в начале своей издательской деятельности! Я сам был издателем, знал и видел все засады, из которых могли выпрыгнуть ретивые критики. Стоило кольнуть тайных врагов России, как тотчас и на автора, и на издателя выльют ушат грязи; обвинят, обвиноватят и в том, чего ты никогда не делал. Десять лет я работал в «Известиях», бывших и в пятидесятых, и в шестидесятых, и в семидесятых годах, — и особенно, в пору редакторства там Аджубея, — эпицентром нашего отечественного еврейства. Выкинутый ими из кресла начальника КГБ Крючков, опасливо озираясь, мягко и почти нежно назовёт их «агентами влияния». Потом мне доверили пост заместителя главного редактора всех издательств России, а их было пятьдесят два, а уж потом почти пять лет я работал в издательстве «Современник», выпускавшем только новую, и только художественную литературу, создаваемую в России. Триста пятьдесят авторов в год пропускал я через свои глаза: почти каждый день прочитывал на предмет выпуска в свет книгу. Какие страсти кипели вокруг, сколько устных и письменных просьб от сильных мира сего, сколько мин и капканов расставлялось окрест!.. Как бы мне хотелось рассказать обо всём этом Люше! Но зачем? Как я мог плеснуть ледяную воду на её распалившуюся страсть издавать и издавать мои книги?..

Шёл я по местам, овеянным славой Отечества, и думал, думал. И о том, между прочим, как бы не показать своих сомнений великой в своём святом порыве женщине, которую на склоне жизни подарил мне Всевышний.

Позвонил Смирнов-Денисов. Сказал:

— Заходите. Есть серьёзный разговор.

Я решил: серьёзный разговор — значит, серьёзные возражения.

Люша сказала:

— Ты слышал: есть серьёзный разговор! Я знала: книга понравится, её будут печатать.

По Сенной площади, а затем и по берегу канала Грибоедова я плёлся сзади, и по мере того, как мы приближались к дому 170, я всё ниже опускал голову, я уже слышал приговор директора: «Ну, вы сами понимаете: время для такой книги ещё не пришло. Может быть, оно придёт через пятьдесят лет… может, через сорок.