– И вы не знаете, зачем именно сегодня он хотел вас видеть? – продолжая скорее свои мысли, чем разговор с ней, спросил он.

– Нет. Они сильно поссорились днем с первым замом, Гришей Батуриным. Я вошла, когда они орали друг на друга. Потом Гришка ушел, вернее, я их разогнала…

– Как – разогнали? – перебил насторожившийся, как овчарка, капитан.

– Да никак, – ответила она нетерпеливо, – велела, чтобы прекратили. Всю редакцию оповестили, что у них опять скандал! Они скандалят всегда… очень громко. Гриша ушел…

– Подождите, – остановил капитан, – как его зовут?

– Кого? – не поняла Кира.

– Того, с кем поскандалил ваш главный.

– Григорий Алексеевич Батурин. Первый заместитель главного редактора, – продиктовала она почти по слогам, как будто капитан был второгодник.

– Он себе тоже должность… прикупил?

– Нет, он пришел к нам два года назад…

Кира вздохнула. Он был как-то непонятно прямолинеен, этот капитан Гальцев, хотя вовсе не производил впечатление дурака.

Чем-то я его раздражаю, поняла Кира и даже незаметно оглядела себя, все ли в порядке. Все было в порядке.

Ей нужно, чтобы он поскорее убрался вон. Она должна дать Тиму “Новопассит”, чай и два бутерброда с сыром, уложить его спать, а потом подумать.

Подумать и поплакать над бедолагой Костиком.

Что, черт побери, могло произойти в ее подъезде – “охраняемом”, как писали в объявлениях о жилье! – не таким уж поздним вечером, в тихом и спокойном центре старой Москвы! Кто стоял на площадке между четвертым и пятым этажом, поджидая лифт, кто выстрелил ему в сердце, и он упал, нелепо взмахнув руками, и портфель отлетел к стене, и подвернулась нога, и рука как-то странно вывернулась, но для Костика это уже не имело никакого значения. Рука ему больше не понадобится никогда.

Правая, медленно подумала Кира. Правой он писал. Нет, он всегда печатал на компьютере, это она все не могла себя приучить, все ручкой на бумажке строчила, а он печатал.

У него были милые пожилые родители где-то под Москвой и сестра, лет на пятнадцать его младше, которой он постоянно давал деньги, и дорогая машина, и неослабевающий боевой задор в отношении “девчонок”.

– Простите меня, – выдавила она и взялась за горло, – одну минуту, простите, пожалуйста.

И выскочила из кухни.

Проняло, понял капитан Гальцев. Осознала. Теперь начнется истерика, и ни черта у нее не вытянешь. Так всегда бывает.

Он понюхал остывшую, кофейную гущу в своей чашечке – гущи было ровно до половины. Даже на глоток не хватило того кофе, что сварила Кира Ятт. Вот наградил бог фамилией!..

За деревянной дверью послышалось какое-то шевеление, и капитан, безошибочно распознав это шевеление, негромко позвал:

– Парень! Зайди сюда!

После минутного молчания мальчишка возник в проеме.

– Вы меня? – спросил он вежливо.

– Слушай, – сказал капитан, – твоя мать угостила меня кофе, а я такой не люблю. У вас нет нормального, из банки?

– Есть, – подумав, ответил мальчишка, – сейчас.

Вразвалку – штаны были необъятной ширины и полоскались, как будто он некоторое время шел внутри их, – он вошел в кухню, включил чайник и вытащил громадную белую кружку. Капитан приободрился.

На кружке была надпись “Серый волк, зубами щелк!” и еще почему-то дата.

Странная какая-то кружка. На таких кружках должно быть написано “Я люблю Нью-Йорк” и нарисовано сердце с красной стрелой.