— «Преступником»! — с горечью повторил он мои слова. — В чем же мое преступление, Ян? В том, что мы наконец-таки свалили это чудище, против которого боролись без малого полвека?!. В том, что отныне не придется матерям рыдать по сыновьям, которые не вернулись из армии домой?!. Или в том, что не будут больше дети расти сиротами, потому что их отцы погибли на очередной войнушке?!.

Он судорожно закашлялся.

Я молчал.

— И потом, — продолжал Брилер, — послушай, Ян, ты знаешь меня без малого десять лет… Если бы я пошел на это ради своей корысти, твое возмущение можно было бы понять. Но ведь ты прекрасно знаешь, ради чего я сделал это…

Я знал.

У Брилера был сын. Единственный сын, которого Николь вырастил с пеленок в одиночку: жена Брилера скончалась во время родов. Наверное, именно поэтому сын был той центральной осью, на которой держалась вся жизнь Брилера. Естественно, что Николь ни в какую не хотел отпускать сына служить срочную (контрактная система тогда еще только вводилась, и для большинства юношей военная служба была обязательной). Однако, сын решил иначе. «Кто-то ведь должен, папа», сказал он банальные слова и все-таки ушел на призывной пункт. Полгода спустя он погиб — отнюдь не на войне. Пьяный «дембель», который на следующий день должен был отбыть домой в комфортабельном автобусе, угодил Брилеру-младшему тяжелым сапогом в висок — ни за что, ни про что, просто потому что положено «дембелям» по их «статусу» — избивать «молодых»…

На суде Брилер попытался застрелить убийцу сына из старенькой «беретты», но пистолет дал осечку. И тогда Николь понял, что бессмысленно бороться с каждым человеком, который носит ненавистную форму цвета хаки, в отдельности, а следует объявить войну всей порочной системе, узаконившей право человека в хаки убивать других людей. Именно поэтому он посвятил всего себя делу ЮНПИСа…

Я знал это, но упрямо повторил:

— Да, ты виновен, Николь! Потому что в том числе и по твоей милости сотни, тысячи людей, честно выполнявших свои обязанности, оказались в роли фишек в гигантской политической игре. Только, в отличие от фишек, которым не бывает больно, они страдают и мучаются — как морально, так и физически! Сколько же можно?!. Как можно ради мифического всеобщего блага причинять боль и страдания отдельно взятым личностям?

— Послушай, Ян, — сказал Брилер, явно растерянный и смущенный моей непримиримостью. — Они должны были уйти!.. Армия — инструмент насилия, причем очень опасный инструмент!..

— Молоток — тоже опасный инструмент, но смотря в чьих руках… Что же, прикажешь выкинуть его на свалку, если вместо гвоздя кто-то ударил себе по пальцу?

— Может быть, ты просто обиделся на нас, потому что мы не посвятили тебя в наши планы?

— Нет, — сказал я. — В конце концов, я тоже — не первый день на оперативной работе, и мне не раз самому приходилось врать, если этого требовали интересы нашего общего дела, причем врать даже близким мне людям!.. Но я никогда не мог бы, скажем, убить кого-то — даже ради блага сотен миллионов людей…

— Неправда, Ян, — быстро поймал меня на слове Брилер. — Вспомни ЦУОРБ…

Он был прав. Мне оставалось только скорчиться, как от удара под ложечку. Будь он проклят, мой шеф, он почему-то постоянно бывает прав!..

Когда я немного отошел, то сказал:

— Помнишь, Николь, ты мне сказал когда-то, что цель никогда не оправдывает средств?

— Это не я сказал, — возразил он. — Это я цитировал… Не настолько умен твой начальник, чтобы изобретать прописные истины.