Он опять увидел перед собой лицо командира десантной группы лейтенанта Евгения Бикоффа и услышал его презрительный голос: «Красиво говоришь, писатель… Что же ты предлагаешь? Устроить всеобщее братание с противником?!»…

И так отчетливо, будто это происходило вчера, Ян вспомнил свои мысли и переживания в тот момент, когда нужно было во что бы то ни стало доказать умным, честным, но слишком категоричным парням в военной форме, что любая война — это жестокость, вытравливающая из души человека все человеческое.

И тогда Рамиров схватил ручку и кинулся лихорадочно писать.

Он писал до тошноты, забыв обо всем на свете. Только когда у него заломила спина, заболели отвыкшие от писания глаза и пальцы свело судорогой до такой степени, что они уже не держали, наверное, сотую за сегодняшний день сигарету, Ян пришел в себя, увидел, что за окном уже темнеет, и тут же услышал, что, оказывается, в его дверь давно стучат.

Судя по характеру стука, это была его родная дочь Джулия. Обычно в пансионе «Голубая роза», если не считать мадам Лэст, стучаться в номер к соседу было не принято. Более того, это считалось дурным тоном среди постояльцев. Торговцы наркотиками, сутенеры, гангстеры местного масштаба если уж и стучали к кому-нибудь в номер, то непременно посреди ночи, причем не рукой, а ботинком или каким-нибудь увесистым подручным предметом типа бутылки или рукоятки пистолета. Воры же и проститутки не стучались никогда.

Полгода назад, когда Рамиров обретался в состоянии жуткого алкогольного «штопора», выражаясь языком бомжей и завсегдатаев пивных точек, он впервые услышал этот стук в свою дверь. Пока Ян раздумывал, чем бы запустить в того, кто войдет в его «берлогу», дверь распахнулась, и на пороге вырисовалась стройная девичья фигурка, чем-то смахивающая на сказочную фею. Рамиров настолько был поражен предательством его, несомненно, омраченного белой горячкой, сознания, что немедленно вырубился и очнулся лишь на следующие сутки. Оказалось, однако, что фея и не думала исчезать. Напротив, за это время она успела трансформировать дикий хаос холостяцкого быта, при котором грязные носки почему-то хранятся в поддоне холодильника, а стопы раскрытых книг соседствуют с импровизированной пепельницей в виде наполовину опорожненной пивной банки, в почти идеальный порядок. Воздух был чист и свеж, от стола доносился аппетитный запах, все обозримые предметы одежды были выстираны и выглажены…

В ходе последующей беседы девушка призналась Рамирову, что является его родной дочерью, что зовут ее Джулией, но можно и называть просто Джилькой, кратко пересказала свою биографию и попросила разрешения время от времени наведываться «к папхену в гости».

Рамиров был так потрясен происходящим, что не посмел сформулировать вслух два мучивших его вопроса: во-первых, зачем он ей нужен, человек, которого она никогда в жизни до этого не видела, который, если судить только по рассказам Юлии, бывшей жены, был грубым негодяем, убивавшим других людей и не совершившим в жизни ничего путного? А во-вторых, как она сумела найти его спустя столько лет?!.

С тех пор Джилька приходила к Рамирову так часто, что постепенно он привык к ней и полюбил запоздалой отцовской любовью. Именно из-за нее он окончательно бросил пить. Джилька заканчивала колледж по какой-то там лингводидактике, и Рамиров намеревался принять самое активное участие в ее дальнейшей судьбе.

В этот визит Джилька была задумчива. Они поужинали вместе принесенной ею пиццей с грибами, запили пиццу чаем и сидели, не зажигая света, в наступивших сумерках.

— Что-нибудь случилось, дочка? — спросил немного погодя Рамиров. — Какая-то ты сегодня не такая…

Вместо ответа она протянула Рамирову пачку плотных листов, так что ему все-таки пришлось встать и зажечь тусклую люстру с абажуром обывательской расцветки.