Кранц горько усмехнулся:

— За то, что меня всю жизнь воспитывали защитником Родины. Чувство долга, понимаешь ли… В Киеве это было, Яша. Еду как-то раз по своим делам в «подземке». Час пик, народу полно в вагоне… Стою, читаю себе спокойненько «Армейский вестник». Самое скверное, что форму в тот день зачем-то нацепил, идиот, по принципу — «нате!»… Ну, сидит недалеко от меня женщина, с сумками, пакетами, в годах уже. И вваливается в вагон, понимаешь, один субъект, сражающийся, как Георгий-Победоносец на московском гербе, с зеленым змием внутри себя… Дальше начинается беспредел. Субъект требует от граждан уступить ему место, поскольку в битве со змием он растратил все свои силы и на ногах уже стоять не в состоянии. Порядочные граждане молчат, но места пьянчуге из принципа не уступают. Тогда подходит он к той самой женщине в годах, хватает ее за руку и… Честно говоря, Яш, я и не помню, как я ему тогда врезал, — туман какой-то в глазах у меня волнами поплыл. А когда туман прошел, вижу — валяется забулдыга в углу вагона неподвижной грудой. Дальше так. Хватаю я эту груду за то место, где должна быть жопа, а другой — за то место, где должен быть шиворот, и выкидываю из вагона на перрон: благо, поезд как раз остановился на станции… Еду себе дальше. А в вагоне — мертвая тишина. И никто мне в глаза не смотрит, сука!.. В общем, видимо, кто-то успел заложить меня по полицейскому коммуникатору, который в каждом вагоне установлен, и на следующей станции влетают двое полицейских и без лишних слов заламывают мне руки. Знаешь, что было самым обидным для меня в тот момент?.. То, что баба, за которую я так опрометчиво заступился, первой на меня показывает и кричит ментам: «Вот он, хулиган поганый! Привыкли у себя в казарме руки на солдатиков распускать, так теперь повсюду решили наводить свои порядки!»… Представляешь?

— Представляю, — сказал Рамиров.

— Ну, а потом пошло-поехало, — невесело продолжал Тугой. — Впаяли мне за учинение беспорядков в общественном месте на полную катушку. Приплюсовали и то, что я за три часа до этого, мучаясь от жажды, кружку пива выпил, и то, что оказал сопротивление при задержании — хотя какое там сопротивление? Ты-то знаешь, что я мог бы раскидать полисменов, как котят, но я только спросил их: «Что же вы делаете, вашу мать?»… А главное — ты же знаешь, какое у всех было отношение к военной форме: как у быка к красной тряпке…

— Знаю, — сказал Рамиров. — Ну, а что теперь?

— Теперь?

Витька сжал челюсти и сквозь зубы сказал со злобой:

— Ненавижу теперь шпаков! И буду мстить им до конца жизни за те унижения и побои, что терпел по их милости в Зоне!..

— Зря ты так, — сказал Рамиров. — Люди ведь не виноваты в том, что их так настроили против военных…

— А мне плевать! — вскинулся Витька. — Что же за народ у нас, если он, как «зомби», подчиняется любому влиянию?! Я ненавижу такой народ, понимаешь, ненавижу!..

Еще бы немного — и Кранц сорвался бы на крик. Люди стали оборачиваться в их сторону.

— Тихо, тихо, — сказал Рамиров. — Успокойся, Вить. Давай сменим пластинку.

— Давай, — неожиданно охотно сказал Кранц. — Скажи-ка, как отсюда лучше добраться до Вандербильд-бульвара?

Рамиров пустился в сбивчивые объяснения, но на середине своего монолога вдруг заметил, что бывший сослуживец его вовсе не слушает, а отсутствующим взглядом впился в рекламный щит банковской компании «Артур Дилан и сыновья». Спустя несколько секунд Кранц побледнел и что-то пробормотал.