— Давид Иероним, на что вам эта аптека? Вас же звали в столицу!

Гриндель уставился на носки своих сапог, измазанные в снегу. Потом вздохнул и снова отворил калитку.

— Я скажу ему, что это может быть. И если не послушает…

Он вошел в крошечный дворик, Маликульмульк остался стоять посреди Девичьей улицы.

Откуда в Зеленой аптеке взялся яд? Это был недавно открытый яд — значит, в старые снадобья, рецепты коих передавались от деда к внуку, он входить не мог. Конечно, Гриндель мог и ошибиться. Вряд ли он каждый день видел отравленных синильной кислотой, он знал признаки по ученому журналу… надо же, как любопытно устроена аптекарская голова, для всего там найдется полочка…

У Гринделя — знания и память, у философа — живое воображение. Сейчас он не дремлет, для удобства облачившись, как в теплый архалук, в свою многопудовую ипостась — Косолапого Жанно, сейчас он стоит по щиколотку в снегу, и на согнутой руке корзинка с бутылками. Девичья улица плохо убирается, потому что по ней почти не ходят. Она — для хозяйственных нужд и для вывоза всякой дряни, в том числе нечистот. А раньше, когда почти все горожане держали скот, сюда глядели ворота хлевов. Страшно представить, какая вонь стояла в Риге, если и теперь по улицам порой пройти жутко.

А философ не лежащий, но стоящий, рассуждает с большим удовольствием. Ему действительно любопытно, как могла попасть отрава в аптеку. Герр Струве, скажем, может приобрести какое-то новые лекарства — Гриндель для него вычитывает их названия в немецких журналах. Может, какой-то жулик предложил Илишу снадобье, сам не зная, из чего оно состоит? И аптекарь, наживший немало старческих хвороб, решил его на себе попробовать? Сие логично… Только вот рижские бюргеры мошенников остерегаются в любом возрасте, а раз Илиш все еще управлялся с аптекой — значит, он в своем уме и у незнакомого продавца ничего не возьмет. Давид Иероним, надо полагать, ошибся — и это ошибка простительная, проистекающая от нелюбви к доктору Вайсману.

Рассуждая, Маликульмульк стоял лицом к Сарайной улице, наблюдая за прохожими. Вдруг он ощутил прикосновение к плечу и обернулся.

— Илиш скончался, — сказал Давид Иероним. — Я иду в управу благочиния и прошу вас составить мне компанию. Необходимо, чтобы тело доставили в анатомический театр и исследовали.

— Вы убеждены, что это отравление?

— Бедный Илиш задохнулся. Это не болезнь сердца. У него были судороги, он кричал, порывался куда-то идти, потом потерял сознание. И задохнулся…

— Вы это видели сами?

— Когда я вошел, все было уже кончено. Я спросил ученика, Нольда. Он тоже ничего не понимает… Сказал: с утра Илиш был свеж и бодр, сам обслуживал покупателей. Его это развлекало — с каждым ведь можно поговорить, узнать новости… Бедный Илиш… Нольд возился с ним и сказал важную вещь — от старика пахло миндалем, как будто он съел по меньшей мере фунт. А это — признак! Фунт миндаля может отправить на тот свет здорового мужчину — такие случаи бывали… Илиш наверняка о них слыхал…

— У него были враги, недоброжелатели? — спросил Маликульмульк.

— Нет, его все любили. Он помнил старое — у него была отменная память, он даже дамам рассказывал, что носили их бабки… Идем, герр Крылов. Это может оказаться преступление.

— Но с какой целью?

— Я не знаю, я не полицейский сыщик. Я всего лишь аптекарь, читающий ученые журналы! — выкрикнул Гриндель. — А он — рижский бюргер в двадцатом поколении! Он понятия не имеет о новейших открытиях, но он — чистокровный немец!

— Идем, — сказал Маликульмульк, впервые видевший приятеля в таком волнении.