Марк Твен. Речь на Шотландском банкете в Лондоне
В годовщину «Шотландскаго Общества» в Лондоне, в понедельник вечером, Марк Твэн произнес тост «за дам». По отчету «Лондонскаго Обозревателя», тост этот был следующаго содержания: «Я во истину счастлив честью, выпавшей на мою долю: произнести этот тост, тост „за дам“ или, с вашего позволения, „за женщин“, — последний термин, пожалуй, даже предпочтительнее… Во всяком случае, это — наиболее древний титул и уже потому имеет преимущество на особое уважение (Смех). Замечательно, что библия, с ея безискусственною, простодушной искренностью, составляющей характернейшую черту всего Священнаго писания, постоянно остерегается назвать где-нибудь „дамой“ даже всемирно-знаменитую праматерь человечества, говоря о ней всюду только как „о женщине“ (Смех). Это странно, но вы сами можете убедиться, что это действительно так! Я особенно польщен сделанной мне честью еще и потому, что, по моему мнению, тост „за женщин“, принадлежит к числу тех, которые, по всей справедливости и по правилам галантности, должны бы предшествовать всяким другим, — и „за армию“ и „за флот“, и даже, „за королевский дом,“ — хотя в сей день и в сей стране соблюдение этого последняго условия не является, быть может, обязательным на том простом основании, что в тосте „за королеву Англии и принцессу Уэльскую“ — каждым из нас молчаливо сделан уже один глубокий глоток и за всех женщин вообще! (Возгласы одобрения). Как раз в настоящую минуту мне вспоминается стихотворение знакомое, вероятно, всем и каждому из вас. Каким поэтическим вдохновением дышет оно — и как невольно всем нам настоящий тост приводит на память эти именно строфы! — когда благороднейший, грациознейший, чистейший, величайший из поэтов воскликнул: (Смех). Конечно, вы сами припоминаете это стихотворение, а, вместе с тем, вспоминаете и то, с каким чувством, с какой нежностью, с какой почти незаметной последовательностью стихи эти, строка за строкой, воспроизводят перед нами идеал истинной и совершенной женщины. И взирая на этот законченно-чудный образ, вы ощущаете, как удивление ваше переходит в благоговение к Тому, Кто сумел создать столь прекрасное существо единым простым дыханием, единым простым словом. И теперь, в то время как я говорю здесь, вы вновь вызываете в себе воспоминание о том, как поэт, неуклонно верный истории всего человечества, подвергает это прекрасное дитя своего сердца и своего гения, испытаниям и страданиям, которыя рано или поздно постигают всех, населяющих нашу планету и как эта трогательная история разражается катастрофой, полной дикаго, болезненнаго, печальнаго раскаяния. Стихи эти гласят, приблизительно следующее: и т. д. (Смех). Окончание я, к сожалению, забыл, но, — все равно, — взятое в целом это стихотворение представляется мне самым выдающимся прославлением женщины, когда бы то ни было сделанным человеческим гением… (Смех)… И я чувствую, что, если бы я говорил здесь еще целые часы под-ряд, то все-таки не сумел бы выразить мою возвышенную мысль с большей полнотой и справедливостью, чем это сделал теперь, приведя подлинныя несравненныя слова поэта. (Новый взрыв смеха). Фазы женской природы безконечны по своему разнообразию. Возьмите какой угодно тип женщины, и в каждом вы найдете нечто достойное внимания, удивления, любви. Вы всегда найдете здесь-то, что связывает вместе руку и сердце. Кто был патриотичнее Орлеанской девы? Кто был храбрее ея? Кто дал нам более возвышенный пример самопожертвования? Да! Вы еще живо помните то болезненное содрогание сердца, тот великий наплыв скорби, которые испытали все мы, когда Орлеанская Девственница пала мертвой… при Ватерлоо (Взрыв смеха). Кто из вас не оплакивал гибель Сафо, этой излюбленной поэтессы… Израиля! (Смех). |
