Мéарана говорила о музыке и даже пообещала на следующий день сыграть для них. Когда Фудир сообщил, едва ли не с гордостью автора, о песенном цикле про Танцора, Хью беззаботно заметил:
— Не забудь сыграть о том, как Фудир вырубил меня.
Они говорили о матери Мéараны, восхваляя ее умения. Но Шелковистый Голос видел на лице арфистки лишь мысль, будто все они оплакивали умершую.
— Она была женщиной, в которую легко влюбиться, — сказал Грейстрок, — но одновременно и сложно.
— Да, — согласился Маленький Хью, — ее было легко любить, но ей любить было тяжело.
— Она использовала обольщение как оружие, — сказал Грейстрок.
Он поднес кофе к губам, но не отпил и вернул чашку на блюдце.
— От такого использования оно притупляется, — закончил он мысль. — Она становилась черствой, бесчувственной. Не ощущала заботы других.
Третье лицо. Прошедшее время.
— Иными словами, — произнес Фудир, — ты хотел, чтобы она любила тебя, но она не хотела.
— Или не могла, — возразил Гончий.
— Мы все трое этого хотели, — сказал Хью. — Разве не так? Мы хотели, чтобы она выбрала, а она просто желала, чтобы мы любили ее. Я не имею ничего против. Тогда я не мечтал, чтобы меня любили. Только не тогда.
— Нет, — сказал Фудир, — она хотела контроля, а не любви. Узы становятся поводком, когда они крепятся лишь на одном конце.
— Сколько в вас злобы! — вскрикнула Мéарана. — Вы треплетесь, пото’что получили от ворот поворот. Что еще она могла сделать — как Гончая? Чтоб любить кого’то, нужно отдаваться целиком. А она ня могла себе этого позволить. Крепкий поводок? Она держала его на сябе. Дома, со мной, все было иначе.
Она отвернулась и умолкла. Фудир обменялся взглядом с остальными.
— Странно, — наконец сказал он в тишине, последовавшей за вспышкой Мéараны, — это то, что я яснее всего помню о ней.
— Что же? — спросил Грейстрок.
— Вы могли бы подумать, что это… оружие, которое она испытывала на мне, — произнес Фудир. — Но яснее всего я помню тот флер, с которым она все делала. Она не всегда была веселой, но постоянно была исполнена радости. С ней ты чувствовал, что нет ничего невозможного.
Мéарана взглянула на него через плечо. Левый глаз, тот, который она могла увидеть, задрожал, и по щеке покатилась слеза.
— У меня было иначе, — сказал Хью. — Скорее, это походило на упражнение. Она расставила ловушку на мое сердце, но я увидел ее и попался по своей воле. Можно сказать, мы оба угодили в ловушку.
— Тогда, возможно, — сказал Грейстрок, — она любила каждого из нас по-своему.
Фудир поморщился.
— С Хью она отдыхала. Со мной ей могло нравиться мериться характерами. Но лишь богам известно, что она нашла в тебе, Грейстрок. Без обид, но у нее был флер и была артистичность, а они вряд ли входят в число твоих многочисленных качеств.
Гончий улыбнулся.
— Разве ты не слышал? Противоположности притягиваются.
Острота разозлила Фудира почти так же, как смешки голосов в его голове.
— Меня, по крайней мере, не поймали в западню, — бросил он. — Это я ушел от нее.
— Ты ушел не только от нее, — заметил Хью. — Но скажи мне вот что: ты ушел или сбежал?
Фудир вспыхнул и неуютно поерзал на подушке.
— Она сильно на тебя злилась, — добавил Щен, — и долго. |