— Не люблю пустых комплиментов... — Она покачнулась, и он понял, что она слегка пьяна.

"Закусывает имбирным орешком", — вдруг понял он. Это была старинная привычка Королевы, еще с давних времен, — закусывать имбирным орешком. Он вдруг вспомнил это так ясно, словно очутился в тупичке школьного коридора, и радостные блестящие глаза Королевы, от которой вот так же пахло имбирным орешком и чуть-чуть, самую каплю, — кисловатым вином, которое она с подругами только что выпила в туалете. Это была еще одна его картинка, но присутствовала ли в ней Леся Кухта, он не помнил. Помнил лишь улыбающиеся глаза Королевы, смотрящие на него, словно из их молодости, из того, что уже не вернешь. Можно было зайти в эту школу и постоять в том тупичке. Но он знал, что это будет уже не тот тупичок и не те стены, в которых когда-то звучали их голоса.

— А-а-а... — протянул он. — Понятно...

И наверное, его голос прозвучал слишком странно, потому что она восприняла его как слабость и спросила с вызовом:

— Что понятно?

— Что вы любите задевать мужчин.

— На здоровье. — Теперь она враждебно взглянула ему в глаза.

— Я ищу Вету, — напомнил он ей. Он нашел в себе силы спросить: — Когда она будет? — глядя на ее перекошенный ротик.

— Ненавижу, — одними губами вдруг произнесла Леся Кухта. — Ненавижу! Суете всюду нос. Пачкаете воздух своим присутствием. Вам никогда ее у меня не отобрать! Никогда! Нечего сюда ходить!

— Ба-а-а... — удивился он. — Что с вами?

Теперь он вспомнил: ее дикие драки с мальчишками. Кажется, в десятом она лишила одного из них глаза. После этого самые отпетые ухажеры оставили ее в покое.

— Именно... — произнесла она так, словно он был в чем-то виноват.

Иванов так ничего и не понял. В этот день он Королеву не нашел. Не нашел он ее и на следующий, потому что Мэрия и Дума были блокированы полицией и в городе уже в открытую поговаривали о Втором Армейском Бунте. Это было утром, и он попробовал найти Губаря. На студии ему сообщили, что Губарь где-то пропадает уже три дня, и дали телефон.

* * *

Его запои. Они никогда не носили плановый характер. Впрочем, в последнее время Губарь даже это сумел испортить — в его действиях проявилась странная закономерность: после особенно удачной программы ему требовалось расслабиться. Он начал терять легкость в общении. Порой угрюмость владела его сознанием дольше, чем требовали обстоятельства. Это стало заметно с тех пор, как Королева отстранила его от предвыборной кампании одного толстого кандидата (толстого — в смысле кошелька), набрав с свою команду куда более прагматичных мальчиков. Он даже заскучал. Впрочем, это было предвестником куда более сложных коллизий в его душе — на нем тихо поставили крест. Только вначале он этого не замечал, и никто не замечал, кроме Королевы.

В их классе был санкюлот по фамилии Мышелов. И дед его, и отец — все были Мышеловами. Династия Мышеловов. При приеме на работу где-нибудь в отделе кадров с ним происходила одна и та же история: "Я спрашиваю не профессию, а фамилию..." Они всем классом, как маленькие зверьки, замирали в ожидании развлечения. Обычно он краснел как рак, но однажды взорвался: пролил- таки чужой кофе кому-то на колени. Это стоило ему разбитого окна над его головой от запущенного в спину дырокола и пятнадцати суток, в течение которых он регулярно бегал в гастроном за бутылкой для охраны. В жизни он боялся трех вещей: милиционеров, электричества и собак. Позднее он так и застрял в санитарно-эпидемиологической службе города. Нашел свое призвание. С одной стороны, выдумывал новые яды и капканы, а с другой — боясь остаться не у дел, разводил грызунов и наводнял ими окраины. Он стал виртуозом своего дела и не примкнул ни к одной из партий.