|
..не успеваю наклеивать акцизные марки и завожу товар на последние деньги...", "Сочувствую, — бросил Иванов, вовсе не жалуясь, — у меня их просто нет..."; Земфира пела о том, что он сам искал в пятнадцать или шестнадцать лет; фраза, брошенная в сердцах: "Народу, как в Китае!"; "Люблю я это дело, люблю. Смертник я, смертник..." — сообщал покачивающийся гуляка; человек — личный шофер клериканина, — но почему-то представляющийся вся и всем зубным техником — пиджак и галстук, как телефон у Иванова — цвета корриды, пивной живот и седая шевелюра — заигрывал со студентами; так же привычно продавали картину "Кормящая грудью", солдат, прячась за табачный киоск, просил на сигареты (отдал последнюю кредитку в сто тысяч "старых" денег), мормоны усердно ловили заблудшие души (образцовые губастые мальчики с щенячьими шеями), слепой остервенело избивал палкой своего пса, девицы с сальными волосами игриво постреливали сигаретки, и кто-то, кто выкрикнул в гулком переходе: "Ну, как у тебя висит, Петр?", услышал в ответ: "До самого колена..." Как заяц по кругу, вернулся на пятачок станции, название которой так и не сумел запомнить — на "...вська", чтобы найти Изюминку-Ю и встретить господина Сиония.
Ровно через 45 щербней появился, нервно оглядываясь по сторонам. Можно было за версту узнать по брюшку, круглым плечам и мягкой груди — толстый, рыжий, но не растерянный, а обозленный. Щечки тоже — под стать брутальному типу — рыхлые и трепетные, вечно тронутые недельной щетиной. — Принесли? — спросил с одышкой, обдав резким запахом то ли вонючей камеди, то ли чеснока, — погода не благоприятствовала толстякам. Полез за спичками и сигаретами, распиханными по карманам. — Принес. — Иванов протянул папку с фельетоном, подписанным псевдонимом Джимов, и даже инстинктивно помахал ею перед своим носом. — Не так! Не так! — Негодующе пошарил взглядом по толпе за спиной Иванова. — Делайте вид, что заговорили случайно. Достаньте сигареты. Вы же меня знаете! Мне ли вас учить! — Левый глаз непроизвольно дергался и многозначительно закрывался нежным, как у курицы, веком, правый глядел укоризненно рыжим ободком. Он был склонен создавать двусмысленные ситуации, а затем вдохновенно выходить из них — если удавалось. Сигарету зажал, как зек, в кулаке, фильтром наружу. Ссутулился. Стал походить на сердящегося, булькающего индюка. — Кх-кх... — Иванов осторожно откашлялся. Чуть не поддался шизоидным замашкам. Бедный господин редактор — всю жизнь от нервности стряхивал пепел в чашку с кофе, тряс левой ногой в тридцатигривенной туфле и говаривал: "Весь мир спасти нельзя, хотя надо попробовать..." Впрочем, давно ли он сам думал точно так же. Думал, но не делал. Мечтал, но не претворял. Видел, но не участвовал. Проносило стороной. — Хорошо, — согласился и спрятал папку за спину. Унижение паче гордости. Джимов подождет. Не будешь же в каждом еврее подозревать комплекс неполноценности. — Старая привычка, — прошептал, давясь дымом, — не доверять. Я вам так скажу, как своему... Впрочем... — И тут же наверняка передумал. — Сколько раз выручала... Но... это, — потряс рукой в воздухе, изображая возмущение, — лучше, чем полицейский участок. Мне в тюрьму нельзя, я как в зеркало на свою задницу гляну... Любил носить галстуки со складкой под узлом. Что-то в этом было от мазохизма над вещами и над сутью жизни. Врагов у него из-за этого прибавлялось с каждым днем. Нельзя поливать грязью друзей просто так, всему должны быть причины хотя бы внутреннего порядка. Кроме этого он был вечным прожектером, облекая свои идеи в весьма причудливые формы бесконечных рассуждений. — Правильно, — пошутил Иванов. |
