— Ну, уж страхи! — сердито говорила старуха густым, громким голосом. — Вот если бы вы в свое время настояли на аборте, — другое дело, это было бы разумно. А сейчас, чего там!

— Кто эта дама? — спросил Лесков Павлова. Старуха показалась ему неприятной. Павлов не успел ответить ему, все трое замолчали и вопросительно посмотрели на Лескова. Он встал.

— Это брат Юлии, Александр Яковлевич Лесков, — сказал Павлов, тоже поднимаясь.

Старуха шагнула вперед и крепко, по-мужски, тряхнула руку Лескова.

— Очень приятно. Вовремя приехали. Обо мне вы, вероятно, слышали, я профессор Волковская, сослуживец и вечный оппонент вашей Юлии; нет дня, чтоб не ругались. А это профессор Понсович, наш хирург.

Понсович с приятностью поклонился Лескову, но руки не подал. И, видимо, считая, что официальные представления закончены, Волковская снова повернулась к обоим врачам и сказала еще сердитей:

— Удивительное дело, чего вы боитесь? Сейчас отрезанные руки и ноги пришивают, умершего человека воскрешают, а тут операция, известная науке две тысячи лет.

— Операция известна давно, но больная слаба, — мягко возразил Понсович. — Речь о том, что в операции подобного рода летальный исход не может быть полностью исключен.

— Палец пораните — тоже летальный исход не исключен, — отрезала Волковская. — Другого выхода у вас нет, если у нее два первых дня не хватило сил на роды сейчас не хватит и подавно. Мое мнение — немедленно операцию. И ничего страшного не случится — через месяц будем ругаться с ней крепче прежнего.

Понсович пожал плечами. Бурчис весело проговорил, потирая руки:

— Не возражаю, буду ассистировать.

Понсович повернулся к Павлову и сказал официально:

— Вы слышали наш разговор, товарищ Павлов? Опасаемся, что иного выхода, кроме немедленной операции, уже нет. При тяжелом состоянии больной операция может окончиться смертью. Вам обоим придется дать официальное согласие и указать что вы были предупреждены.

— Даю согласие, — сказал Павлов, бледнея и задыхаясь.

Лесков взял его под руку, ему показалось, что Павлов сейчас упадет. Сам он тоже поспешно сказал:

— Я согласен!

— Будете ждать здесь или поедете домой? — спросил Бурчис и, видимо, понимая, что иного ответа быть не может, сказал, не дав Павлову рта раскрыть: — В мой кабинет пройдите, там и вздремнуть сумеете.

В кабинете Бурчиса им подали чай и печенье. Павлов ни до чего не притронулся, а Лесков съел и свою порцию и порцию Павлова: он уже сутки ничего не ел. День тянулся мучительно. Павлов совсем потерял контроль над собой; он сидел, опустив голову на руки, и что-то бормотал, словно в бреду, потом вдруг хрипло, лающим голосом начинал рыдать без слов. Лесков успокаивал его, то обнимал и гладил по голове, то в гневе и отчаянии стучал кулаком по столу и кричал — это даже лучше действовало. Потом Павлов заметался по комнате.

— Она умирает, она умирает! — бормотал он, захлебываясь все тем же хриплым, сухим рыданием. — Боже мой, она умирает!

— Перестань! — яростно крикнул Лесков, с силой хватая его за плечи и усаживая на диван. — Мужчина ты или тряпка? Возьми себя в руки.

На несколько минут Павлов затих. В комнату вошел измученный, но веселый Бурчис.

— Половина дела уже сделана! — сказал он глухим от усталости голосом. — Ребенка спасли — мальчик, крепыш будет! Больная потеряла много крови за эти дни, сейчас снова делаем переливание.